Царь Грозный - Наталья Павлищева

Иван Васильевич согласно кивнул:

– Ты не желаешь, верю. А за других не ручайся. Не хотят, пока я их до власти не допускаю, а стоит руку ослабить, как меня в могилу и сведут!

Пальцы царя сжали посох, показывая хватку, которую он ослаблять не собирается. Тяжело поднялся, сегодня было как-то не до пыток, махнул рукой:

– Пущай висят до завтра, умней будут. Пойдем на двор, воздухом подышим.

Скуратов только глазом повел на палача с дьяком, убедился, что те все поняли и без разъяснений, бросился вслед за государем. Потом они долго стояли на крыльце, разглядывая звезды, появившиеся на небе. Государю накинули на плечи шубу, а вот Скуратов мерз в одном кафтане. Но он не замечал ни холода, ни моросившего дождика, весь превратился в слух, потому как Иван Васильевич рассуждал. Впервые за многие дни не в тайной комнате с тем же Вяземским или в палате с Басмановым, а вот так запросто на крыльце с ним одним, Григорием Лукьяновичем Скуратовым, не слишком богатым и родовитым своим верным слугой. И за это доверие Малюта готов был перегрызть горло любому, вытянуть жилы или замучить пытками даже собственную жену…

Он, как и сам царь, совершенно не понимал непокорных, того, что они не видят красоты царской власти. Казалось бы, чего проще – будь покорен воле Богом данного государя, подчинись его приказу, не раздумывай, не перечь, служи верно. Но находились такие, кто хотел своей воли и власти. Скуратов не хотел…

На наблюдательной башне ударил в доску страж, отбивая первые ночные часы. Где-то в посаде залаяла собака. Скуратов подивился, казалось, опричники переловили уже всех, чтобы подвесить головы себе у седел, а вот поди ж ты, какая-то осталась. Почему-то невольно подумалось, что завтра и эту выловят. Собачий лай, особенно далекий, в ночи вызывает тоску одиночества. Видно, и государь подумал о том же, повернулся уходить.

И то верно, пора почивать, вставать рано, чтобы снова разбудить до света всю слободу колокольным набатом…

Царь больше не желал видеть митрополита, но Филипп решил не сдаваться. Он брался за перо и писал государю то, что думал, взывая опомниться и перестать лить кровь человеческую, губить пусть и виновные в чем, но ведь живые души. Зная, что Иван Васильевич любит письменное слово, митрополит старался как можно сильнее задеть чувства государя, напирал на милосердие, какое престало разумному правителю, вспоминал милостивицу покойную царицу Анастасию, делал все, что только мог. Одного не знал, находят ли его послания отклик в мрачной душе Ивана Васильевича.

В Александровскую слободу государю принесли очередные послания. Были среди них разные, в том числе от митрополита. Пробежав глазами очередное воззвание к его душе и разуму, Иван отбросил лист в сторону, тот упал на пол, не удержавшись на краю стола. Вяземский шагнул поднять, но царь вдруг махнул рукой:

– Пущай валяется. То митрополит снова учит. Надоела мне эта Филькина грамота! Чего чернила и бумагу даром изводит?

С тех пор зряшные бумаги получили прозвище «филькиной грамоты».

Это было страшное время терзаний для митрополита Филиппа. Хотелось одного: вернуться в свою родную обитель хотя бы простым старцем, хоть иноком… Забыть Москву, как ночной кошмар поутру. Филипп написал тоскливое письмо в Соловецкую обитель, полное дурных предчувствий.

Недаром мучился Филипп, Иван Васильевич уже понял, что просто приручить или сломить митрополита, которого сам же уговорил принять сан, не удастся. Оставалось одно: убрать его с митрополичьей кафедры. Но как? Подсказал Вяземский:

– Да не может быть непорочным игумен! Всегда найдутся старые грешки…

– Ну и что же?

– В обитель следствие послать надо, чтобы с пристрастием монахов расспросили.

– Филиппа в Соловецкой обители любили, могут худого не сказать, – усомнился государь.

– Недовольные найдутся даже в раю, – хмыкнул Афанасий.

В Соловецкую обитель отправилась следственная комиссия по главе с князем Василием Темкиным. В помощниках у него оказались епископ опричного Суздаля Пафнутий и архимандрит Андроньевского монастыря Феодосий Вятка. Обитель числилась в земщине, а ее главе уж очень хотелось в опричнину, потому как царь ласкал и одаривал свои опричные монастыри большими подарками… Сам князь Василий совсем недавно вернулся из литовского плена, вся его родня была казнена опричниками, а потому он хорошо понимал, как и в чем может угодить государю. Вяземский не сомневался, что Темкин нароет слухи о порочном житие Филиппа во время игуменства, даже если такого не было в помине.

Зимняя дорога и к соседу не слишком легка, а уж на далекие острова в Белом море тем паче. Хотя и укрывались от жгучих ветров и кусачих морозов спешившие выполнить царский наказ, но пообморозились. Князь Темкин, которому повезло больше других, лишь слегка прихватило щеку, мысленно усмехнулся: ничего, злее будут!

Однажды чуть не провалились под лед в невесть откуда взявшуюся полынью, едва не заплутали в пургу, но все же добрались…

Следствие прибыло на Соловки в самом конце зимы, страшно удивив всех старцев. Иона даже перекрестился:

– Да неужто с Филиппом что?!

– Не, чего с вашим Филиппом станется? – протянул, прижимаясь к теплому печному боку уставший от тяжелой дороги князь. – Мы о нем все разузнать приехали.

– А чего о нем разузнавать? Филипп, он весь на виду. – Келарь никак не мог взять в толк причину приезда в такую даль московских людей. Обычно если и приезжали, то либо прятаться, либо, напротив, опальных прятать.

В трапезную, где сидели нежданные гости, уже спешил Паисий, ставший игуменом после Колычева. Услышав о цели приезда, сначала нахмурился, потом задумался. Эту нерешительность сразу заметил князь Василий, подумал, что стоит воспользоваться.

У них с игуменом состоялся долгий и тяжелый разговор. Темкин, вспомнив совет Вяземского обещать нужным людям что угодно, едва не посулил Паисию митрополичий сан, но вовремя одумался и сказал о епископстве. Вышло это как-то легко и просто, мол, а вот ты, святой отец, вместо сидения на дальних Соловках в каком городе епископом хотел бы стать? Паисий весь напрягся, уставился в лицо князя, с удовольствием обгладывающего мосол, потом подумал и решил, что ответ его ни к чему не обязывает. Беседовали наедине в небольшой игуменской келье, куда и принесли сытный монастырский обед для приехавшего князя и самого Паисия.

– В Новгороде.

Неожиданно даже для себя Темкин вдруг кивнул:

– О том и думали. Хватит тебе в дальней обители сидеть, пора бы и среди людей пожить. Грехи все небось отмолил, можно и новые набирать?

Шутка вышла неудачной, но именно поэтому сами слова получились достоверными. Темкин, хитрая бестия, уходя к себе в выделенную келью, мимоходом добавил:

– Ежели Филипп с митрополии уйдет, то Пимен вместо него станет, а он Новгородский…

Но дело продвигалось туго, старцы не желали даже слышать о том, чтобы опорочить Филиппа на Соборе! И тут свою хитрость показал Феодосий Вятка. В первый же день убедившись, что такого, как Паисий, в обители больше не сыщется, а слов одного игумена будет мало, он решил сначала присмотреться к монахам, чтобы понять, кого чем зацепить можно.