Чужак - Симона Вилар

Сейчас Любава, склонившись над негаданной невесткой, ощупывала ее.

— Дитя уже опустилось. Ничего, ты родишь быстро. Даром что тоща, но бедра у тебя широкие. Справишься.

Она на миг оглянулась, когда из-за дверей донеслись гул и крики.

— На приступ пошли, — сказал сидевший на корточках в углу Любомир. Лицо его было бледным и таким же влажным, как у Карины.

Любава лишь вскользь взглянула на сына. Понимала, отчего муж не допустил Любомира на заборолы. Толку-то от него… Пусть уж лучше тут помогает.

Пока же Любава, закатив пышные рукава, ощупывала живот роженицы. У Карины начиналась новая схватка, и она вновь закусила губу, напряглась.

— Любомир, пойди за водой. Я оставила в печи котелок. Принеси его.

Любомир повиновался. И сразу увидел одного из кметей отца, укладывавшего раненого в главной зале терема.

— Эй, парень, помоги.

Любомир не знал, как быть. Послушно наклонился над раненым, давил кулаком, куда было приказано, пока два волхва-лекаря накладывали на рану жгуты. Тут и второго раненого приволокли.

Кмети велели Любомиру, словно не признавая в нем боярского сына, нести на стену связку дротиков. Он хотел, было сказать, что жена рожает, да что-то в лице отдавшего приказ воина удержало его. И, послушно взяв дротики, он пошел выполнять поручение. В сенях при выходе споткнулся о чье-то тело.

— Великие боги! Боян!..

У парня застучали зубы. Опустился на корточки у тела погибшего тестя и сидел так, пока выходивший из дома воин не заметил его. Выругался зло, выхватил так и не донесенные дротики — и наружу. А Любомир за ним. Сам не знал почему.

Эти дворы были знакомы ему с детства. Теперь же он словно не узнавал их. Над котлами со смолой поднимался черный дым, метались люди, где-то горело, слышались призывы тушить пожар. Мимо опять кого-то проволокли, и Любомира оттолкнули. Он вдруг увидел на забороле Городца Микулу и застыл, не в силах отвести глаз.

Микула натягивал лук — по-хазарски, держа поперек груди. Стрелу пускал за стрелой. Но тут подле отца ударились о заборолы концы лестницы, и Микула схватился за рогатину, упер в верхнюю перекладину лестницы, налег, отталкивая. Рядом оказались знакомые кмети, навалились, помогли. И оттолкнули. Однако совсем близко уже кто-то взбирался на стену, вои бежали туда, но лихие древляне уже перескакивали через бревна частокола, выхватывали палицы, тесаки. На узких мостках заборола завязался настоящий бой. Любомир увидел, как огромный древлянин, отбив чей-то выпад, вдруг зашатался, замахал руками и рухнул вниз. Упал почти у ног застывшего Любомира. Лежал, моргал, потом заметил стоявшего над собой юношу. И Любомир понял, что если этот встанет…

При падении древлянин выронил оружие. Возле его раскрытой ладони лежала исполинская дубина, обожженная для крепости, со вбитыми в щели осколками кремня. И юноша схватил ее, с тонким визгом обрушил сверху, метя в открытые глаза древлянина. Опять обрушил, опять. Слышал, как хрустело, видел брызнувшую кровь, но продолжал бить. Только потом, разглядев месиво под ногами, где только что было разрисованное лицо врага, отшатнулся. И его тут же скрутило, вырвало…

Сверху шумели, кричали. И кричали радостно. Любомир наконец смог выпрямиться, вытирая губы тыльной стороной руки, огляделся. Неужто отбились? По улыбающимся лицам и радостным возгласам было похоже на то. А тут и отец оказался рядом.

— Ты здесь? Неужто…

Отец увидел тело древлянина у ног сына, усмехнулся. И Любомир заулыбался.

— Тато я смог!

— Вижу, сокол мой. Так ты и хоробром отличным стать сможешь.

— Тато, неужто мы отбились? — Лицо Микулы стало серьезным.

— Это только первый приступ. Но басурмане еще не отступили. Еще пойдут, и тогда…

Он ушел отдавать приказы. Любомир озирался, видел тушивших пожары мужиков, видел устало дышавших кметей. И, наконец, вспомнил, куда и зачем его посылала мать. Пошел было, но потом вернулся, поднял палицу древлянина. С ней было как-то надежнее. Хотя тащить и палицу, и котел с горячей водой было неудобно.

— Где тебя носило? — неласково встретила его мать.

— Я сражался! — гордо вымолвил Любомир. И вдруг добавил: — Каринка, Бояна убили.

Она только застонала, откидываясь на солому. А мать как-то странно посмотрела на него и постучала костяшками пальцев себя по лбу под головной повязкой.

— О своем думай, о ребеночке, — говорила, успокаивая плачущую Карину, боярыня. Возилась меж ее расставленных ног. А Любомир сидел в углу, поставив у стены палицу. Почему-то сейчас не мог и глядеть на нее. Она была вся в крови. И как это он не побоялся? А может, потому, что побоялся, и смог? Но ему вдруг нестерпимо захотелось пойти на заборолы, встать рядом с отцом, а не сидеть тут, с бабами. Роды принимать не мужское дело.

Микула озирал со стены собирающихся для новой атаки древлян. Он видел, что они подготовили оструганное бревно для тарана, мотают веревки с крюками-«кошками», готовясь забрасывать их на частокол. Но не менее опасны были стрелы с горящей паклей. Микула оглядывался, смотрел на тушивших пожар. Загорелась гонтовая крыша на главном тереме. Мужики лезли по ней, накрывали пламя сырыми шкурами. Но шкуры уже начинали дымиться, а древляне не прекращали стрельбу, метя в тушивших. Вот один из них забрался повыше и тут же замахал руками, стал падать, пронзенный стрелой. Древляне же вновь завыли, заголосили, пошли на приступ. Сверху Микула видел, как они на бегу подхватывают на левую руку щиты, вскидывают правую с оружием. От Городца на них летели стрелы, слышались щелчки тетивы о кожаные рукавицы лучников. А там и вскрикнул кто-то, когда сулица вонзилась прямо в лицо. Страшно было смотреть, как опрокидывается человек с торчащим из щеки древком.

Но Микула не зря учил свою дружину. На бросающихся к частоколу Городца древлян с «кошками» лили горячую воду. А там подняли над воротами и котел со смолой. Вовремя управились, и когда древляне разогнались и ударили с силой… Больше они не били. Бросив бревно, выли и кричали, многие катались по земле, ни на что не похожие, черные и дымящиеся. И вновь лучники с заборолов посылали стрелу за стрелой вслед отступающим. Почти каждая из них находила свою жертву. Враги не успевали прикрываться щитами, вскрикивали от боли.

Микуле на миг подумалось, что, может, древлянам и не по зубам окажется Городец. Может, оставят его в покое, решив, что мирный Киев — более легкая добыча. И еще отчего-то подумалось об ушедшем Даге. Едва рана того затянулась, дружинник сразу поднялся и ушел. Такой витязь, а не посмел остаться. Что ж, каково ему будет поглядеть в глаза Микуле, когда они отобьются. Или падут…

Но Дир с Малом уже решили, как разделаться с Городцом. Древляне, прикрывшись на варяжский манер стеной щитов, приблизились к частоколам и стали беспрерывно метать за ограду горшки с горючей начинкой. Причем метили именно туда, где, как заметили, было меньше всего защитников. И осажденным теперь приходилось не столько защищать частокол, сколько тушить огонь. Но стоило кому-то отвлечься на это, как стоявшие поодаль лучники начинали разить стрелами. Почти никто не мог высунуться над изгородью, а пламя занималось все сильнее, и теперь Микула с ужасом наблюдал, как оседают бревна частокола, особенно у дальних строений заднего двора. Боярин криком послал туда подмогу, оставшимся же вновь велел поднимать на стену котел со смолой. Свою ошибку он понял, когда древляне неожиданно кинулись в обход. С ужасом осознал, что те будут таранить не заваленные изнутри ворота, а частокол, где горели бревна.