Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина - Чарльз Спенсер Чаплин

Молодой человек сел за наш столик и попытался вовлечь меня в политический диспут, но я сказал, что за завтраком предпочитаю еду политике. Устав от его назойливости, я поднял свой бокал и произнес:

– Что-то я сегодня переборщил с «Виши»[122].

Не успел я закончить фразу, как за соседним столиком началась ссора, и две женщины уже готовы были вцепиться друг другу в волосы. Одна кричала другой:

– Я ничего не хочу об этом слышать! Вы – чертова фашистка!

Молодой человек, явно отпрыск одной из богатых нью-йоркских семей, спросил меня, почему я так не люблю фашистов. Я ответил, что ненавижу их за бесчеловечность.

– Ну да, понятно, – воскликнул он, как будто сделал открытие. – Вы ведь еврей, не правда ли?

– Чтобы ненавидеть фашистов, вовсе не обязательно быть евреем, – ответил я. – Надо просто быть нормальным человеком.

На этом наш диалог закончился.

Через день или два по приглашению «Дочерей американской революции»[123] я должен был приехать в Вашингтон, чтобы прочитать заключительную речь из «Великого диктатора» по радио. В тот же день я был приглашен на встречу с президентом Рузвельтом, по его просьбе мы отослали копию фильма в Белый дом. Меня провели в кабинет президента, где он приветствовал меня словами: «Присаживайтесь, Чарли, ваша картина создала нам много проблем в Аргентине». Это был его единственный комментарий по поводу фильма. Немного позже один мой приятель сказал по этому поводу следующее: «Тебя приняли в Белом доме, но до объятий дело не дошло».

Я пробыл у президента около сорока минут, во время которых выпил несколько сухих мартини, и довольно быстро, так как испытывал большое смущение. Иначе говоря, Белый дом я покинул слегка пошатываясь, и тут вдруг вспомнил, что в десять часов должен выступать по радио, а это значило, что меня будут слушать шестьдесят миллионов человек. Чтобы прийти в себя, пришлось долго стоять под ледяным душем и выпить чашку крепчайшего кофе.

Соединенные Штаты еще не вступили в войну, и в зале было полно фашистов. Как только я начал речь, они принялись громко кашлять – неестественно громко. Я занервничал, во рту пересохло, язык прилипал к небу, и я с трудом артикулировал. В середине речи мне пришлось остановиться и сказать, что я не смогу закончить выступление без стакана воды. Понятное дело, воды в зале не оказалось, а я заставлял ждать шестьдесят миллионов американцев. Через две минуты, которые показались бесконечными, мне вручили маленький бумажный стаканчик с водой, и я сумел закончить речь.

Расставание с Полетт было делом неизбежным. Мы оба знали это еще до того, как я начал снимать «Диктатора», и теперь, когда работа была закончена, нам предстояло принять решение. Полетт оставила записку, что возвращается в Калифорнию сниматься в очередном фильме студии «Парамаунт», а я еще ненадолго остался в Нью-Йорке. Мне позвонил Фрэнк, мой дворецкий, и сказал, что Полетт вернулась в Беверли-Хиллз, но в доме не остановилась, а собрала все вещи и уехала. Вернувшись домой, я обнаружил, что она уехала в Мексику, чтобы получить там развод. В доме было грустно – я переживал по поводу развода, ведь вместе мы прожили целых восемь лет.

«Великий диктатор» был чрезвычайно популярен у зрителей, но он порождал и скрытую враждебность ко мне. Первый раз я почувствовал это при общении с прессой, когда вернулся в Беверли-Хиллз. Более двадцати репортеров сидели на застекленной веранде моего дома и молчали. Я предложил им выпить, они отказались, что было очень подозрительно.

– Чего вы от нас хотите, Чарли? – произнес кто-то из журналистов, который явно говорил от имени всех остальных.

– Немного рекламы для моего «Диктатора», – пошутил я.

Я рассказал им о встрече с президентом и вспомнил, что мой фильм наделал много шума в Аргентине, создав там проблемы для нашего посольства. Мне казалось, что это должно быть им интересно, но журналисты по-прежнему продолжали молчать.

– Что-то у нас с вами ничего не получается, – снова пошутил я.

– То-то и оно, что не получается, – опять ответил один за всех остальных. – Ваши отношения с прессой могли бы быть лучше, но вы уехали отсюда, ничего нам не сказав, и нам это не понравилось.

Я знал, что не пользовался особой популярностью у местной прессы, но последняя ремарка удивила меня. Я уехал из Голливуда, не пообщавшись с прессой, потому что боялся, что те, кто был настроен против «Великого диктатора», порвут его в клочья еще до того, как он появится на экранах Нью-Йорка. Я вложил в этот фильм два миллиона долларов и не мог этого допустить. Я сказал репортерам, что у моего антифашистского фильма очень много сильных врагов даже в Америке, и чтобы дать ему шанс, я устроил предпоказ для прессы в самый последний момент перед премьерой.

Мне так и не удалось переубедить их. Отношение ко мне менялось, и в прессе начали появляться разного рода сообщения, в которых не было и доли правды. Сначала это были осторожные наскоки, слухи о моей якобы жадности, а потом появились публикации слухов обо мне и Полетт. Но, несмотря на все это, «Великий диктатор» бил все рекорды и в Америке, и в Англии.

* * *

Хотя Америка так пока и не вступила в настоящую войну, Рузвельт вел против Гитлера войну холодную. Для президента это было непросто, поскольку фашисты прочно внедрились в американские национальные институты и организации. Не знаю, понимали ли там это или нет, но фашисты активно использовали их в качестве своих политических инструментов.

Япония вероломно напала на Перл-Харбор. Жестокость атаки ошеломила страну. Но Америка быстро оправилась от удара, и вот уже многочисленные дивизии американских солдат вступили в боевые действия на заморских территориях. Русские сдерживали фашистские орды у Москвы и призывали к немедленному открытию Второго фронта. Рузвельт был с этим согласен. Фашистские приспешники ушли в подполье, однако их влияние все еще ощущалось. Любые средства и предлоги использовались для того, чтобы разделить нас и наших русских союзников. Они говорили: «Пусть они там поубивают друг друга, а потом и мы вступим в схватку». Делалось все, чтобы отдалить время открытия Второго фронта. Наступили очень тревожные дни. По радио говорили о тяжелейших потерях России в войне. Дни переходили в недели, а недели – в месяцы, но фашисты так и не смогли захватить Москву.

Как мне кажется, именно в это время и начались все мои беды. Мне позвонили из Сан-Франциско, из главного офиса Американского комитета по оказанию помощи России, и спросили, не мог бы я выступить вместо посла США в России господина Джозефа И. Дэвиса, который в последний момент слег с ларингитом. Я согласился, хоть у меня и было всего несколько часов до выступления. Событие намечалось на следующий день, а потому я спешно сел на вечерний поезд и приехал в Сан-Франциско в восемь утра.