Илиада - Гомер

Как бы Пелеев божественный сын одного не отрезал

Быстрого Гектора мне от ворот и, погнав по равнине,

Не укротил роковой бы отваги, какою он дышит.

Ведь никогда он не хочет в толпе средь других оставаться,

Рвется далеко вперед, никому не уступит в отваге!»

Так сказав, из дворца устремилась, подобно менаде,

С бьющимся сердцем. И с нею же вместе бежали служанки.

Только что к башне пришла и к стоявшим толпою мужчинам, —

На стену быстро взошла и, взглянув, увидала: по полю

Гектора прочь волокли от стены быстролетные кони;

К полым ахейским судам безжалостно труп они мчали.

Черная, мрачная ночь покрыла глаза Андромахи.

Выдохнув душу, без слова она повалилася навзничь.

Прочь сорвав с головы, далеко от себя отшвырнула

Ленту блестящую, обруч и сетку с плетеной повязкой

И покрывало, которое ей золотой Афродитой

Было подарено в день, как ее шлемоблещущий Гектор

От Гетиона увел, заплатив неисчислимый выкуп.

Тесной толпою золовки, невестки ее окружили

И в середине держали ее, устрашенную насмерть.

Только очнулась она, и дух в ее сердце вернулся,

Тяжко навзрыд зарыдала и так средь троянок сказала:

«Гектор, несчастная я! С одинаковой долею оба

На свет с тобой родились мы, — ты в Трое, в чертоге Приама,

Я же под Плаком лесистым, в дому гетионовом в Фивах.

Малым ребенком меня у себя воспитал он, — несчастный,

Страшно несчастную! Лучше б мне было совсем не рождаться!

Нынче спускаешься ты в обиталище бога Аида,

В глуби земли, и меня оставляешь вдовою в чертогах,

Мрачным сраженную горем. И мал еще сын наш младенец,

Нами, несчастными, на свет рожденный. Ни ты ему, Гектор,

Мертвый, защитником в жизни не будешь, ни он тебе также.

Если и выйдет он цел из войны многослезной ахейцев,

Все же одни лишь труды и печали его ожидают.

Люди чужие все межи на пашнях его передвинут.

Дни сиротства лишают ребенка товарищей в играх.

Смотрят глаза его книзу, и залиты щеки слезами.

Если приходит в нужде он к отцовским товарищам в дом их, —

Тронет за плащ одного, у другого коснется хитона.

Кто-нибудь сжалится, кубок ему не надолго протянет;

Смочит лишь губы вино, а уж нёба смочить не успеет!

Сверстник его, у которого мать и отец его живы,

С пира прогонит его, ругнув и рукою ударив:

«Прочь убирайся! Отец твой в пиру здесь у нас не участник!»

К матери, сирой вдове, заплакав, вернется ребенок,

Астианакт, до того на коленях родителя евший

Мозг лишь один от костей и жирное сало баранье.

Если же сон его брал, и детские игры кончал он, —

Он на кровати тогда засыпал в объятьях у няни,

В мягкой постели, приятной едою насытивши сердце.

Сколько ж теперь он претерпит, отца дорогого лишившись, —

Астианакт, как ребенку троянцы прозвание дали.

Ибо один ты у них защищал и ворота, и стены.

Нынче близ гнутых судов, вдалеке от родителей, будешь

Псов насыщать ты, и черви, киша, поедать тебя станут

Голого. Сколько одежд, между тем, и приятных, и тонких,

В доме лежит у тебя, приготовленных женской рукою!

Все те одежды сожгу я теперь, их в огонь побросаю.

Нет тебе пользы от них: лежать тебе в них не придется!

Их в прославленье тебе я сожгу средь троян и троянок!»

Так говорила, рыдая. Ей вторили воплями жены.

Так в Илионе они сокрушались священном. Ахейцы ж,

После того как к судам подошли и к волнам Геллеспонта,

По кораблям чернобоким рассеялись все остальные,

Но мирмидонцам своим разойтись Ахиллес не позволил.

С речью он обратился к товарищам войнолюбивым:

«О мирмидонцы мои быстроконные, верные други!

Однокопытных коней от ярма отпрягать мы не станем.

Мы на конях, в колесницах, приблизимся к телу Патрокла,

Чтобы оплакать его. Эта честь подобает умершим.

После того же, как плачем губительным всласть мы упьемся,

Коней своих отпряжем и там же все ужинать сядем».

Подняли все они горестный вопль, Ахиллес его начал.

Трижды Патроклов объехали труп на конях они быстрых,

Плача: Фетида у них возбудила желание плакать.

Слезы песок орошали, доспехи мужей орошали.

Так тосковали они о вожде, возбудителе бегства.

Громкий плач между ними зачал Ахиллес быстроногий,

Милому другу на грудь положив мужегубные руки:

«Радуйся, милый Патрокл, хотя бы в жилищах Аида!

Делаю все для тебя, что раньше тебе обещал я:

Гектора труп притащив, собакам отдам его в пищу,

Возле ж костра твоего зарежу двенадцать я пленных

Трои прекрасных сынов, за убийство твое отомщая».

Тут на Гектора он недостойное дело замыслил:

В пыль его бросил на землю ничком перед ложем Патрокла.

С плеч между тем мирмидонцы доспехи свои поснимали,

Ярко блиставшие медью; коней распрягли громкоржущих;

Пред кораблем Ахиллеса расселись толпою несметной.

Он же устроил для них обильнейший пир похоронный.

Много блестящих быков под железом, хрипя, извивалось,

Резалось много и блеющих коз, и овец густорунных,

Множество также большое гефестовым пламенем жарким

Туш обжигалось свиных, лоснившихся салом блестящим.

Всюду текла вкруг умершего кровь — хоть чашею черпай!

Тут остальные цари повели Ахиллеса владыку

К сыну Атрея, царю Агамемнону, пастырю войска,

Только с трудом убедивши товарища гневное сердце.

Тотчас, как в ставку пришли Агамемнона, сына Атрея,

Вестникам звонкоголосым отдали они приказанье

Медный поставить треног на огонь, — не удастся ль Пелида

Уговорить, чтобы смыл себе с тела кровавые сгустки.

Но Ахиллес наотрез отказался и клятвой поклялся:

«Зевс мне свидетелем будь, высочайший в богах и сильнейший, —

Не подобает купальной воды к голове мне приблизить

Прежде, чем друга огню не предам, не насыплю могилы

И не обрежу волос. Во второй уже раз не придется