Аэропорт. На грани катастрофы (сборник) - Джон Кэсл

на ребенка в соседнем кресле, но и показала знаками родителям ребенка и другим пассажирам через проход от нее, чтобы они сделали то же самое. Миссис Квонсетт, старый опытный «заяц», много раз во время своих полетов без билета наблюдавшая, как стюардессы демонстрируют применение кислородных масок, тоже не растерялась, схватила одну маску для себя, а другую для своего приятеля-гобоиста, которого она силой заставила опуститься в кресло рядом с собой. У миссис Квонсетт уже не было уверенности, что она выйдет из этой переделки живой, но это не слишком ее тревожило; однако как бы ни развернулись дальше события, она хотела присутствовать при них до конца.

Кто-то успел сунуть маску раненому молодому человеку в очках, и тот, едва держась на ногах и, по-видимому, плохо отдавая себе отчет в происходящем, сумел все же прижать ее к лицу.

Тем не менее по истечении критического периода – то есть через пятнадцать секунд после разгерметизации – лишь около половины пассажиров были в кислородных масках. Те же, кто не обеспечил себя кислородом, один за другим начали впадать в дремотное оцепенение, а еще через пятнадцать секунд большинство из них потеряли сознание.

Гвен Мейген в первые мгновения не оказали помощи, и она лежала без кислородной маски. Ее обморок, вызванный взрывом, стал еще более глубоким вследствие недостатка кислорода.

В эту минуту в пилотской кабине Энсон Хэррис, идя на риск еще сильнее повредить самолет и, быть может, даже разнести его на куски, принял решение пикировать, чтобы спасти жизнь всех, кому грозила смерть от удушья, и в том числе Гвен.

Самолет вошел в пике на высоте двадцати восьми тысяч футов и вышел из пике через две с половиной минуты на десяти тысячах футов.

Человек может прожить без кислорода от трех до четырех минут, и мозг его при этом не пострадает.

В первую – одну с четвертью – минуту пикирования, пока самолет не снизился до девятнадцати тысяч футов, он находился в слишком разреженных для поддержания жизни слоях атмосферы. Ниже этой границы содержание кислорода в воздухе уже настолько возросло, что он стал пригоден для дыхания.

На двенадцати тысячах футов начало восстанавливаться нормальное дыхание. На десяти тысячах футов – когда последние критические секунды уже истекали – сознание начало возвращаться ко всем лежавшим без чувств, за исключением Гвен Мейген. Многие не успели даже заметить, что теряли сознание.

Когда первое потрясение прошло, все мало-помалу начали ориентироваться в происходящем. Одна из стюардесс, энергичная блондинка из Иллинойса, вторая по старшинству после Гвен, поспешно направилась в конец салона к наиболее тяжело раненным. Увидав их, она страшно побледнела, но продолжала настойчиво спрашивать:

– Нет ли здесь врача? Скажите, нет ли здесь врача?

– Есть врач, мисс! – Доктор Компаньо поспешил навстречу еще прежде, чем услышал этот призыв. Это был маленький, остроносый, подвижный человечек с быстрой речью и заметным бруклинским акцентом. Он оглядывался по сторонам, чувствуя пронизывающий холод – ветер с резким шумом врывался в пробоину в фюзеляже. На месте туалетов была груда искореженных, залитых кровью железных обломков. В фюзеляже самолета, в хвостовой его части, зияла дыра, сквозь которую видны были рулевые тросы… Он старался перекричать вой ветра и рев двигателей, ставшие оглушительными после повреждения фюзеляжа. – Я бы перевел всех, кого можно, вперед, подальше от пролома. Надо постараться как-нибудь их обогреть. А раненых нужно укрыть одеялами.

Стюардесса сказала с сомнением:

– Попытаюсь что-нибудь найти.

Почти все одеяла, лежавшие, как обычно, наверху, в сетках, унесло вместе с одеждой пассажиров и прочими предметами в момент разгерметизации.

Еще двое врачей из той же туристской группы, что и доктор Компаньо, присоединились к нему. Один из них сказал стюардессе:

– Тащите сюда все медикаменты, какие у вас есть, для оказания первой помощи.

Доктор Компаньо уже стоял на коленях возле Гвен: из трех врачей только у него оказалась при себе медицинская сумка.

Носить ее с собой повсюду было характерной особенностью доктора Милтона Компаньо. И теперь он сразу овладел положением и взял на себя руководство, хотя, будучи всего лишь врачом общей практики, был официально ниже рангом остальных двух врачей – профессиональных терапевтов.

Милтон Компаньо считал, что врач всегда на дежурстве. Выходец из нью-йоркских трущоб, нелегким трудом выбившийся в люди, он тридцать пять лет назад начал вести частный прием в итальянском квартале Чикаго, неподалеку от Милуоки и Гранд-авеню, и с тех пор, по утверждению его жены, не занимался медициной лишь в те часы, когда спал. Он хотел быть полезным людям – это давало ему радость. А своей профессией доктор Компаньо дорожил как высокой наградой, которую он завоевал и должен сохранить. Он не отказывал ни одному пациенту, в какое бы время дня и ночи ни стучались к нему в дверь, и не было случая, чтобы он не поехал по вызову к больному. И если, проезжая по улице, доктор Компаньо становился свидетелем несчастного случая, он немедленно выходил из машины и оказывал посильную помощь – не в пример многим своим коллегам, которые, будучи уверены в роковом исходе катастрофы, боялись в дальнейшем обвинения в преступной небрежности. И еще: доктор Компаньо считал своим долгом быть в курсе всех новейших достижений медицины. И чем напряженнее он работал, тем больше, казалось, прибавлялось у него сил. Этот человек словно бы стремился за каждый день помочь стольким страждущим, чтобы остатка его жизни хватило на исцеление всех недугов человечества.

В Риме, на родине своих предков, посетить которую он собирался уже много лет, доктор Компаньо предполагал пробыть вместе с женой месяц и ввиду преклонных лет дал на сей раз согласие провести этот месяц в полном покое. И все же он знал, что где-то в пути или в Италии (плевать он хотел на отсутствие итальянского патента!) кому-то может потребоваться его помощь. Если это случится, он должен быть готов. И сейчас, когда его помощь потребовалась, это не застало его врасплох.

Доктор Компаньо прежде всего направился к Гвен, чье положение явно было наиболее тяжелым. На ходу он крикнул своим коллегам:

– А вы займитесь остальными!

В узком проходе между креслами доктор Компаньо осторожно перевернул тело Гвен и наклонился к ней – дышит или не дышит? Гвен еще дышала, но дыхание было почти неприметно. Доктор Компаньо крикнул стюардессе, которая только что говорила с ним:

– Дайте сюда маску.

Стюардесса подбежала к нему с переносной маской; он раскрыл Гвен рот, чтобы проверить, не препятствует ли что-нибудь дыханию. Рот был полон крови и выбитых зубов; доктор Компаньо