Русская эмиграция в Китае. Критика и публицистика. На «вершинах невечернего света и неопалимой печали» - Коллектив авторов

его переложенных на музыку стихотворений: «Не искушай меня без нужды, возвратом нежности твоей»2.

В будущем году исполнится столетие со дня его смерти, наступившей в 1844 году на сорок четвертом году жизни поэта.

В поэзии Баратынского сплелись литературные влияния Батюшкова, Жуковского, французских классиков. В ранних стихах его сильный налет эротики, эпикурейства даже, но во втором периоде своего творчества он становится более самостоятельным. В зрелых стихах его элементы разочарования и глубокой грусти преобладают и, если в первый период, увлекаясь изяществом и красотой формы, он писал любовные стихи без необходимой «капельки крови», о которой только позднее говорил Блок, его любовная лирика явилась отражением смутных любовных настроений и веяний, впоследствии все изменилось.

Баратынский был человек благородный, стремящийся к чистой, нравственной и красивой жизни, сердце его было нежным и печальным, душа чувствительна и лирична. И эту душу задела и больно ранила эксцентричная красавица, вдохновившая и Пушкина, который называл ее «беззаконной кометой», – Аграфена Федоровна Закревская3.

Баратынский влюбился в А. Ф. Закревскую, встретив ее в 1824 году в Финляндии, где ее супруг был в Гельсингфорсе генерал-губернатором. Она была хороша собой, молода и известна своими необыкновенно многочисленными похождениями.

Заинтересованный ею Пушкин в 1828 г. писал ей стихи и в них говорил не только о «страстях безумных и мятежных», но и о ее «пылающей душе».

Как много ты в немного дней

Прожить, прочувствовать успела!

В мятежном пламени страстей

Как страшно ты перегорела!4

Баратынскому, чувствительному и нежному, любовь к этой женщине принесла много страданий, но явилась вдохновением и наполнила содержанием и кровью его прежде бледные стихи.

«Аграфена Федоровна обходится со мной очень мило, и хотя я знаю, что опасно и глядеть на нее, и ее слушать, я ищу и жажду этого мучительного удовольствия»5, – писал он приятелю и еще: «Вспоминаю общую нашу Альсину с грустным размышлением о судьбе человеческой. Друг мой, она несчастна, эта роза, эта царица цветов, но поверженная бурею»6.

Раба томительной мечты

В тоске душевной пустоты,

Чего еще душою хочешь?

Как Магдалина, плачешь ты

И как русалка, ты хохочешь7.

Вздыхал поэт о ней же. В 1826 году, освободившись от роковой и трудной любви, он признался тому же Н.В. Путяте: «До сих пор еще эта женщина преследует мое воображение, я люблю ее и желал бы видеть ее счастливой»8.

Образ Закревской оживает во многих стихах Баратынского. Мы находим его в поэме «Бал», написанной в 1825 г., стихах: «Страшись прелестницы опасной», «Так не сочувствия прямого могуществом увлечена…». К ней же обращено: «Как много ты в немного дней», «Нет, обманула вас молва», «Порою ласковую Фею» и др. Два последних стихотворения к ней напечатаны были с указанием 1830 г., но согласно литературным изысканиям, относились к 1828-29 гг., когда любовь Баратынского к Закревской вспыхнула с новой силой, хотя он уже был женат и счастлив в браке.

Нет, обманула вас молва:

По-прежнему дышу я вами,

И надо мной свои права

Вы не утратили с годами,

Другим курил я фимиам,

Но вас носил в святыне сердца,

Молился новым образам,

Но с беспокойством староверца9.

Это последние строфы к странной, несчастной и влекущей к себе женщине, которая сама не была счастлива, ни другому не могла дать покоя и счастья. Но разве покоя просит мятежное сердце поэта? Разве не вечной иллюзии и недоступного ищет вообще каждый человек в любви?

Мы уже отметили, что Баратынский был счастлив в браке. Его мягкой, благородной натуре семейная жизнь подходила, и своей жене Анастасии Львовне Энгельгардт он писал прекрасные строфы, в которых воспевал свою верную подругу:

Ты, смелая и кроткая, со мною

В мой дикий ад сошла рука с рукою, —

Рай зрела в нем чудесная любовь.

О, сколько раз к тебе, святой и нежной,

Я приникал главой моей мятежной,

С тобой себе и небу веря вновь10.

Эти строчки написаны в 1844 г., в год смерти поэта, и они опровергают крепко вкоренившееся во всех нас убеждение, будто человек искусства не может найти счастья в спокойной и будничной семейной жизни.

Жизнь и творчество каждого поэта неразрывно связаны, глубоко связана любовная лирика с жизнью сердца поэта и, заглядывая в ушедшее чувство, навсегда закрепленное стихами, не научаемся ли мы не только понимать отдельного поэта вообще, но лучше понимать себя и непостижимую, вечную, стремящуюся вперед жизнь. Вот отчего нельзя считать нескромным современное стремление проанализировать скрытую сторону жизни людей искусства, вот почему детальное изучение биографии не только интересно, но и поучительно.

Н. Петерец

О Тютчеве

Русская литература не может быть понята без учета ее устремленного, непреодолимого, эротического, конечно, в самом глубоком, философском значении этого слова – тяготении к Пушкину. Русская литература – это уже второе столетие длящийся роман с Пушкиным. Начиная с «побежденного учителя» Жуковского и даже раньше – помните:

Старик Державин нас заметил

И, в гроб сходя, благословил.

Через Лермонтова и непосредственных учеников гениального поэта, к Фету и Майкову, к Тургеневской речи и – особенно! – к речи Достоевского, к Блоку, Брюсову, Гумилеву, Маяковскому – нарастает это любовное томление, иногда обожествление, иногда требующее ниспровержения:

А почему не атакован Пушкин?

Но всегда мучительное, страстное, будто – в самом деле – не холодное северное солнце, а далекое знойное солнце Африки, занесенное – как миф, как мечта, предком поэта в снежную Московию, растопило ее льды, срослось с ней, победило. Пушкин – солнце русской литературы – эта фраза давно перешла в пропись, но действительно ли – он так близок нам, как мы говорим об этом? Не объясняется ли наша – иногда! – чересчур уж подчеркнутая восторженность, чересчур явное благоговение к отцу поэзии русской не только его непревзойденным гением, но и тем, что где-то в самых затаенных уголках нашей души нами осознается какой-то разлад с ним, тем, что его солнечность, его гармоничность, его здоровье слегка раздражают и не всегда из зависти. Эта коллизия – от Писарева до марксистских критиков наших дней – была, есть и – наверное, будет наиболее сильным стимулом притягиваний и отталкиваний – к Пушкину и от Пушкина, так как в этом противоречии, в этом несходстве