Рыцарство. От древней Германии до Франции XII века - Доминик Бартелеми
Шрифт:
Интервал:
Эта церемония происходит в Париже, при дворе короля, который, кстати сказать, только один, кроме разве что Герри Рыжего, не очень жаждет мира. Но вовремя вмешивается аббат Сен-Жермен-де-Пре (как в свое время монахи обители святого Урсмера на ярмарках и рынках Фландрии), чтобы приструнить упрямцев: он грозит им адом, — а ведь прощение означает подражание Иисусу Христу, простившему Лонгину удар копьем, и обеспечивает спасение души.
Однако «жеста» — не житие святого. Оба наших рыцаря — не монахи и не отшельники; подружившись, они вступают в союз, направленный против дурного короля. Их осты грабят и жгут Париж, а в роли поджигателей выступают «оруженосцы». Кто виновен в том, что Париж горит? Конечно, не рыцари. Бесчинства грязной войны — всегда не их рук дело, и им ли сдержать свои войска?
Второе продолжение «Рауля Камбрейского» начинается с того, что Беатриса, дочь Герри Рыжего, мгновенно влюбляется в Бернье, как только слышит от отца похвалу рыцарской доблести бывшего врага. Потом она видит его в горностаевом плаще и шелковых штанах; «его кожа была выдублена, поскольку он во многих великих сражениях (estour pleignier) носил добрую двойную кольчугу». И влюбляется в него еще сильней, теряя голову, только и мечтая, чтобы с ним возлечь. И вот заключается мирный брак после вендетты, возвышающий и Бернье, который, конечно, наследовал отцу и приобрел громкое имя, но все еще носил клеймо бастарда. В дальнейших приключениях возникают новые ходы, в достаточной мере классические (похотливый король, спортивные сарацины, всегда готовые вмешаться). Но под конец Герри Рыжий убивает своего зятя Бернье, чтобы отомстить за Рауля Камбрейского.
Эта поэма в том виде, в каком дошла до нас, хоть и отмечена немалым влиянием Евангелия и темы человеческой любви, не сумела обойтись без мотива мести христианина христианину. И, несомненно, о ней, как и о других французских эпопеях, можно сказать то же, что сказано в эпилоге к «Песни о Жираре Руссильонском» из одной рукописи XIII в.: «Все любят песнь [о герцоге Жираре и герцогине Берте], и те, кто радуется, и те, кто скорбит: первые — за то, что подвиги, о которых рассказано, служат примером для подражания, вторые — за то, что теперь могут рассуждать с большим знанием дела и воздерживаться от войн и подобных смятений; те и другие сочтут, что речь идет именно об этом, ибо оная песнь описывает всё — и как можно вести войну, и как можно ее не допустить». Это говорит о неоднозначности посыла.
Мщение и прощение (христианское или феодальное) всегда формировали главную пульсацию «жест», пусть даже в течение XII в. на них все явственней накладывали знак мутации тысяча сотого года. Так, в «Жираре Руссильонском» дает о себе знать социальная конкуренция горожан и министериалов. В то же время герой сталкивается с таким королем, сюзеренитет которого становится назойливым. Какое будущее ждет его «германский» идеал?
Правда, «Жирар Руссильонский» несколько выделяется среди «жест». Своеобразие ему придают язык, представляющий собой примечательную смесь слов из «ока» и «ойля», и выдающееся место, какое наряду с битвами занимают в нем мирные переговоры. Он также уделяет обширное место новым реалиям XII в., таким как появление богатой буржуазии или сервов, которые становятся сенешалями: поэма высмеивает их трусость либо изобличает их предательство. Но это свойственно не одной этой «жесте», по темам и по духу к ней очень близки некоторые другие.
Как и прочие «мятежные» вассалы, Жирар Руссильонский терпит от короля (названного здесь «Карлом Мартеллом») тяжкие несправедливости: тот отбивает у него невесту (заменив своей сестрой, менее красивой, хоть и не менее любящей), покушается на его права на фьеф, поскольку ищет ссоры и поддерживает род герцога Тьерри Сканийского, врага Жирарова рода. Так начинается долгий, несколько однообразный конфликт с королем, а еще более — с враждебным родом.
В поэму проникает толика казуистики, касающейся фьефа и аллода, что ново для XII в. Речь идет об автономии знатного барона по отношению к королю. Но королю хватает и новых аргументов, и ресурсов, связанных с мутацией тысяча сотого года.
Под предлогом осуществления своего права охоты король с большими силами подступает к замку Руссильон и благодаря измене захватывает его. Он добивается, чтобы замок ему сдал собственный сенешаль Жирара — Ришье Сорданский, министериал, произведенный в рыцари. «Ах, Боже, какую ошибку совершает добрый воин, когда делает рыцарем вилланского сына, когда назначает его сенешалем и советником, как граф Жирар злого Ришье. Жирар дал ему большой фьеф и супругу — ему, который сдаст Руссильон свирепому Карлу!» В самом деле, нет ничего проще, чем «воспользоваться тем, что сеньор спит, чтобы предать его. Он проворно обувается и одевается, подходит к ложу графа, чтобы взять ключи»… и отправляется договариваться с королем о получении первоклассного фьефа в награду за измену. Его вассалами станет тысяча рыцарей, он в буквальном смысле будет хилиархом…
Руссильон, плохо охраняемый горожанами, взят. Здесь горечь Жирара хорошо понятна. При поддержке родни он дает Карлу сражение, убивает и берет в плен воинов из королевского оста. Он отбивает Руссильон, и вот предатель повешен. Он даже бросается в погоню за Карлом и причиняет ему ущерб — то есть: «он и его люди преследовали того по сухой равнине до Труа и взяли немало добычи». Вот и опять косвенная месть.
Герою и его близким в той же мере, что и король, угрожает враждебный род; однако заклятый враг Жирара, Тьерри Сканийский, при всем совете совершенно открыто заявляет Карлу Мартеллу: «Нарушение закона — вот что совершили вы, пожелав захватить Руссильон». Один мерзавец Жирара предал, так что последний «имел все основания с ним расправиться, и Бог ясно показал вам это, когда вы пожелали отстоять свое право в бою».
Пусть даже герцог Тьерри прекрасно понимает Жирара, он вместе со всем родом должен ему отомстить за себя и за своих родичей. И король разжигает конфликт между вассалами равного ранга, настолько похожими, что они кажутся двойниками. Сражение назначено в Вобетоне, при условии, что побежденный должен будет взять паломнический посох и отправиться за море. Значит, он возьмет прегрешение на себя — и никому не приходит в голову по выходе из церкви воспрепятствовать сражению, сославшись на Евангелие мира. Скорее, судя по репликам в разных местах, на сей раз чувствуется, что к феодальной войне примешивается священная. «Если вы умрете, сражаясь за сеньора, ваши души будут спасены». Или еще: «Снимите траур, ведь герцог получил отпущение грехов и причащение. Лучше думайте, как за него отомстить». Одилон «клянется Богом и святым Устриллом: того, кто на его глазах поведет себя как трус, он сделает монахом или каноником» — что ему не мешает немного позже, в момент смертельной опасности, совершить обращение, надев облачение святого Бенедикта, и с тех пор советовать Жирару стремиться к миру, потому что человекоубийства в таком количестве — слишком великие грехи и потому что тот — ленник короля Карла: «Поэтому ты не можешь ни прогнать его, ни победить, не рискуя, что твой фьеф отберут».
Об умеренности Жирару постоянно напоминает его племянник Фук. И порой тому на помощь приходит феодальная этика. Когда сторона Жирара получает преимущество в сражении, герой, прежде чем начать преследование короля, держит совет с вассалами. «Как мне следует повести себя по отношению к Карлу, моему сеньору?»[231] Ответ поступает от Фука: надо отказаться от того, что они захватили у короля, и даже преподнести ему дар. «Если он его отвергнет, не тревожьтесь, я не покину вас». Иначе говоря, если бы Жирар все-таки не предложил такой дар, Фук мог бы покинуть сеньора.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!