В тени Нотр-Дама - Йорг Кастнер

— Если бы я не был так пьян, я бы возможно что-то заметил. Она говорила о своем отце.

— Что она сказала? — пролаял Вийон.

— Я не знаю точно. Мой череп… — я схватился за мои стучащие виски, усиленно пытаясь припомнить.

Вийон дал итальянцам знак. Томмазо и Аталанте схватили меня и потащили в большой бочке с водой, в которой кузнецы закаливали свое раскаленное железо. Прежде чем я еще что-то понял из того, что со мной произошло, они окунули меня головой в бочку.

Вода вокруг меня! Я хотел глотнуть воздух и глотнул сырость. Вийон, старый потаскун, хотел утопить меня в наказание?

Наконец, они вытащили меня из бочки, но только, чтобы после краткого перевода духа снова окунуть.

Потом, наконец, когда я уже больше не смел надеяться, вернулись свет и воздух, свежее дыхание!

Я скорчился на полу, прислонившись спиной к бочке, тяжело переводя дыхание и выплевывая воду. Моя грудная клетка качала воздух, мои легкие дрожали. Волосы и одежда приклеились ко мне. Вийон, итальянцы и другие катары окружили меня, словно держали надо мной суд.

— Ваша голова прояснилась? — спросил Вийон, судия.

— Что касается вашей, она уже со вчерашнего вечера! — накинулся я на него.

— Теперь мы говорим не обо мне, а о Колетте. Что точно она говорила о своем отце?

— Это было только одно предложение, — сказал я и вытянул его из моего гудящего затылка:

— «Я была бы рада, если у меня был отец».

— Больше ничего? — разочарованно спросил Вийон.

— Больше ничего. Ванна не помешает любому из нас.

— Да нет же! — возразил Аталанте. — Ваш запах, синьор Арман, был немного penetrante. Как говорят здесь во Франции?

— Навязчивым, — объяснил Леонардо. Вийон тяжело вздохнул:

— По крайней мере, слова Армана подтверждают наши подозрения, что Колетта перебежала к дреговитам.

— Может быть, еще не совсем поздно, — заметил Леонардо. — Для девушки не слишком просто связаться с изменниками. После того как отец Фролло бежал из Нотр-Дама, дреговиты должны находиться в волнении. С малой долей счастья мы можем перехватить Колетту.

— Мы попытаемся, — сказал Вийон, но его голос был не слишком наполнен надеждой. — Все доступные люди должны искать ее. Мы должны также оповестить и египтян.

— Это я возьму на себя, — сказал вяло я. — Мне нужен свежий воздух.

Когда я пришел во Двор чудес, цыгане как раз отправлялись в путь. Герцог нетерпеливо слушал мой доклад, потом он, к моему удивлению, сказал:

— Мы завтра поищем Колетту. Уже смеркается, и ночью мы едва ли ее найдем. Кроме того, Зита ждет нас. Вы пойдете с нами?

Я сопровождал его, потому что чувствовал вину перед Зитой, которую я не мог вынести, но, возможно, немного смягчил бы, если бы отдал ей последние почести. Египтяне потянулись к Гревской площади, где их ожидал вчерашний сержант. Но только за второй мешочек золотых крон он был готов снять повешенную с виселицы.

Солдаты, которые теперь вели процессию, запретили всякий шум и похоронные песни. Молча они шли по прибывающей ночи к Монфокону, холму виселиц, который даже в темноте можно было разобрать издалека по ужасной роскоши. За пределами оборонительной стены, между кварталом Тампля и Сен-Мартина, поднимался белесый меловой холм, в лунном свете походивший на гигантский череп. Мощная глыба стены из старого обкрошившегося камня нависала троном на возвышении и несла, как корону на трех сторонах из четырех, шестнадцать широких каменных колонн высотой в тридцать футов. Деревянные балки вели от колонны к колонне, и на каждой балке висели железные цепи, которые издавали в ночном ветре звенящее жуткое пение — единственную похоронную песню, которая предназначалась Зите. На многих цепях висели скелеты или полуразложившиеся трупы, они мягко качались туда-сюда, словно наслаждались покоем, которого не нашли в жизни. Свет мертвых черепов в лунном свете казался радостным приветствием старухи смерти. Когда ветер особенно яростно подхватывал казненных и тряс их выбеленные кости, то это казалось подбадривающим жестом.

Мы поднялись на холм, у подножия которого стояли каменный крест и две маленькие виселицы, словно многочисленных цепей было недостаточно, чтобы принять всех мерзавцев, разбойников, убийц и обманщиков в Париже. Под нашими ногами хрустели сгнившие кости. Стена внутри оказалась пуста, это был дом с костями. Сержант вел нас внутрь, и захватывающий дух запах обволок нас Холодное дыхание, которое шло не из этого мира, пробежало по моей коже. В свете наших факелов танцевали бесчисленные скелеты и множество отдельных костей. Для Зиты мы нашли место в маленькой боковой комнате, где бережно положили ее на землю. Матиас торжественно сказал:

— Иди теперь, Зита, и шагай по мосту чистой совести в большую богатую страну, где ты найдешь все, что пожелаешь. Выпей из рек кислого и сладкого молока, вкуси яств души, отчего она станет еще чище до новой жизни.

Когда мы вышли на воздух, я искал слова, чтобы выразить Матиасу мою печаль, но издал только беспомощное, жалобное бормотание.

Герцог посмотрел на меня с глубокой улыбкой и сказал:

— Человек — живая земля, которая превращается в мертвую землю. Мы все мертвы, только не знаем, кто когда и где будет похоронен.

Колетта исчезла, как отец Фролло и Пьер Гренгуар. Как Квазимодо. И как солнечный камень.

В Париже поговаривали, что Клод Фролло погиб во время штурма Нотр-Дама. Демон Квазимодо, который так долго служил архидьякону, забрал его душу той нечистой ночью и отправился с ней в ад. Люди будут недовольны, если они не смогут молоть чепухи.

Я остался у катаров. Если солнечный камень попал в руки к дреговитам — это была моя вина. Поэтому я хотел сделать все от меня зависящее, чтобы отвратить рок.

К тому же я помогал людям Вийона очистить их тайник в Латинском квартале. После предательства Колетты нельзя было сохранять уверенность. Многое было разрушено, другое — расчищено, самые важные подходы мы засыпали. Для демонтажа логической машины не хватало времени, так что мы разрубили ее вдребезги. Возможно, это лучшее, что можно сделать с такой дьявольской вещью.

Мы окунулись в старые убежища «братьев раковины». Вийон, итальянцы и я нашли приют на заднем дворе «Толстухи Марго». Когда мы за два вечера до начала ежегодной ярмарки сидели вместе в задней комнате таверны вместе с хозяйкой, она сказала:

— Я не могу поверить, что малышка — предательница. У нее доброе сердце.

— То, что она исчезла со смарагдом, говорит само за себя, — возразил Вийон. — У нее может быть доброе сердце, но именно оно и привело ее к фатальному решению. Чтобы спасти своего отца, она жертвует человечеством.

Я не принимал участия в разговоре. Кто бы мог понять, что я почти был рад предательству Колетты? Если ее чувства были сильнее, чем верность катарам, для меня, для нас обоих, возможно, еще не все потеряно. Ее клятва непорочности была цепью с хрупкими звеньями, которые могли разорвать два бьющихся друг для друга сердца.