Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

бы хотел закончить рассказ о том, что сделал восемнадцатый век для рождения культурно-исторической психологии. Еще раз повторю, это далеко не исчерпывающие очерки. Но сказанного мне достаточно для того, чтобы идти дальше.

Глава 6

Гумбольдт

Следующим, как считает М.Коул, был Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835). В начале XIX века он «ввел термин Volkerpsychologie для обозначения научных исследований национального Geist – “духа народа”, то есть того, что мы сегодня назвали бы изучением национального характера.

В согласии с представлениями И. Гердера о слиянии языка, обычаев и ментальности в понятии “Volk”, В. фон Гумбольдт утверждал, что язык и мышление тесно связаны, что в разных культурных группах могут встретиться существенно разные типы мышления. Эта позиция впоследствии приобрела известность как гипотеза Сепира-Уорфа» (Коул, с.37–38).

Сразу хочу прокомментировать это мнением прекрасного русского филолога В. Звегинцева: «В литературе о В.Гумбольдте нередко упоминается о влиянии идей И. Гердера на становление концепции языка В. Гумбольдта. Есть основания полагать, что это влияние (если оно вообще имело место) явно преувеличено» (Звегинцев, с.361–362). Независимо ни от чего, к этому можно добавить, что Гумбольдт был создателем сравнительного языкознания.

Отметим для себя те шаги, которые являются вкладом Гумбольдта в культурно-историческую психологию: 1) понятие народной психологии; 2) понятие народного духа; 3) понятие о тесной связи культуры, языка и мышления.

Что его вело? Гумбольдт основал Берлинский университет и заложил такие принципы, которые позволяли бы, чтобы, как пишет его биограф Гайм, «научное образование не раскалывалось сообразно внешним целям и условиям на отдельные ветви, а напротив, собиралось в одном фокусе для достижения высшей человеческой цели» (Цит. по: Рамишвили, с.5).

Сразу возникает вопрос: а что такое высшая человеческая цель? Судя по тому, что известно о Гумбольдте, высшая цель понимается им в ключе того, что мы называем гуманизмом. Рамишвили пишет о нем:

«Он же выработал принципы, легшие в основу образования в гимназиях, сохранившие свою актуальность и по сей день. И здесь он, в противоположность одностороннему интеллектуальному образованию, перед воспитанием ставил задачу пробуждения всех основных сил человеческой природы. “О каком бы предмете ни шла речь, – писал Гумбольдт, – всегда можно привести его в связь с человеком, а именно со всей его интеллектуальной и нравственной организацией в совокупности”.Он считал, что такие принципы, поощряющие воспитание человека как целостного существа, были открыты греками, а затем унаследованы европейской системой образования» (Рамишвили, с.5–6).

Это напоминает мне Сократа и Платона, которые тоже говорили о том, что создать общество, где мыслителю уютно, можно только обучением и воспитанием. Но это же сразу заставляет задать вопрос о скрытой парадигме Гумбольдта: если он занимается образованием и воспитанием, то зачем? И нам становится ясно, что Гумбольдта нельзя считать лишь чистым ученым, более того, очень вероятно, что этот очень много сделавший в науке человек вообще не был ученым по внутренним установкам, а занимался наукой совсем не ради научных целей.

Мне кажется, подтверждение этого предположения звучит в словах Звегинцева: «В. Гумбольдт занимает в науке о языке совершенно особое место. Выдвинув оригинальную концепцию природы языка и подняв ряд фундаментальных проблем, которые и в настоящее время находятся в центре оживленных дискуссий, он, подобно непокоренной горной вершине, возвышается над теми высотами, которых удалось достичь другим исследователям. <…> Однако, пожалуй, никто другой не порождал своим учением столько недоразумений, противоречивых толкований да и простого непонимания, как В. Гумбольдт, вокруг имени которого образовалась чрезвычайно своеобразная мифология. Парадоксально и то, что, хотя В.Гумбольдт пользуется мировым признанием, его произведения знают очень мало переводов на иностранные языки, и когда они все же делаются, то, как свидетельствует недавнее американское издание, они представляют не столько собственно перевод, сколько перетолкование, осуществленное к тому же в терминах современных направлений лингвистики» (Звегинцев, с.356).

Очень может быть, что вершина, которую пытались достичь последователи, была вовсе не той, на которой находился сам Гумбольдт. Безусловно, Гумбольдту стоит посвятить отдельное исследование. Однако даже те намеки, которые встречаются в доступных мне материалах, позволяют кратко поговорить о целях, ведших его по жизни.

Гумбольдт родился в 1769 году. В 1787 он поступает в университет во Франкфурте-на-Одере. Через год перебирается в Гёттинген. Здесь изучает он юриспруденцию, историю, философию. Проведя четыре семестра в университетских стенах, он считает свое образование законченным и в 1789 году уезжает в Париж. Обратим внимание – ему всего 20 лет!

«Впечатления, вынесенные от пребывания в революционной Франции, и размышления над проблемами государственного устройства легли в основу первой опубликованной <…> в январе 1791 г. работы “Идеи о государственном устройстве, вызванные новой французской конституцией”. Симпатии Гумбольдта на стороне восставшего народа, но он сомневается в долговечности государства, построенного на принципах одного только разума. Политическая устойчивость достигается совокупным действием всех человеческих сил» (Гулыга, 1984, с.350).

Уже через год-полтора после Великой французской революции молодой Гумбольдт заявляет: революция – может быть, это и хорошо, но идти надо другим путем. Вот что я слышу в этих строках. Следовательно, мы имеем здесь первое раздумье о пути, что означает и о методе. И если это так, последующая жизнь должна это подтвердить и показать ряд последовательных шагов в этом направлении.

«Через год он заканчивает крупное произведение на ту же тему – “Идеи к опыту определения границ деятельности государства”.Здесь Гумбольдт прославляет естественный ход общественного развития, критикует деспотическое государство за его вмешательство в повседневную жизнь людей.“Наилучшие приемы человеческой деятельности суть те, которые всего ближе подражают приемам природы; мы видим, что зародыш, тихо и незаметно прорастающий в земле, приносит больше пользы, нежели необходимое, конечно, но сопровождающееся всегда разрушением извержение клокочущего вулкана”» (Там же, с.351).

Хороший философ, обладающий прекрасным чутьем, А.Гулыга посчитал почему-то не лишним дать короткую сноску к этому месту, в которой рассказывает об отношении биографа Гумбольдта Р. Гайма к этому сочинению: «По мнению Гайма, Гумбольдт во всех своих трудах фрагментарен, но менее всего в своем первом трактате. “После него он не писал ничего, что равнялось бы ему по законченности, по строгости и ясности мысли”» (Там же).

Гумбольдт, всегда призывавший к цельности и обладавший мощнейшим умом, в возрасте, в котором Декарту приходит озарение о методе, пишет самую цельную из своих работ. Являются ли последующие работы фрагментарными или же они – фрагменты того огромного образа, который посетил Гумбольдта после зрелища великой революции? Вот вопрос, который приходит ко мне. Не есть ли эта первая работа Гумбольдта – первое и далеко не полное воплощение его озарения о методе? Я слишком