Горменгаст - Мервин Пик

Щеки Доктора были мокры, очки запотели настолько, что, дойдя до двери, он замялся, неспособный нащупать ручку. Титус открыл ему дверь и напоследок увидел, как друг его стоит посреди коридора, сняв очки и протирая их шелковым носовым платком: голова поникла, незрячие глаза вглядываются в стекла с пристальностью, какую рождает лишь горе.

Оставшиеся в комнатке мать с сыном стояли бок о бок, погруженные в мир, который принадлежал только им. Не будь они так подавлены, они, пожалуй, смутились бы. Но ни его, ни ее не заботило то, что происходит в душе того, кто стоит рядом.

Лицо Графини не выражало ничего – она только чуть подтянула повыше ткань, с бесконечной нежностью прикрыв ею плечо Фуксии, словно опасаясь, что дитя ее может озябнуть, и потому стоит рискнуть разбудить его.

Зная, что до наступления темноты, которая позволит ему двинуться дальше, придется прождать несколько часов, Стирпайк улегся в челнок и заснул. Пока он спал, челнок, мягко покачиваясь, на несколько футов отплыл по черной воде оттуда, где паводок переливался через оконный проем. Изнутри закута, в котором оказался Стирпайк, вход этот выглядел светлым квадратом. Однако минуты шли, и нагую грудь огромного залива, казавшуюся из темной внутренности убежища светозарной, одно за другим накрывали полотнища теней.

Когда семь часов назад Стирпайк скользнул сюда из внешнего мира сквозь переливное окно, он, разумеется, тщательно оглядел комнату, в которую попал. Пробивавшийся в окно свет озарял, отражаясь от воды, все внутри.

Первое, что испытал Стирпайк, – это ярое раздражение на то, что из комнаты не выходили в верхние этажи ни коридоры, ни лестницы. Двери ее закрыли, когда сюда начала вливаться вода, и теперь их, придавленных ее весом, сдвинуть с места было уже невозможно. Останься внутренние двери открытыми, Стирпайк мог бы проплыть ими в помещения попросторнее. Но нет. По существу, комната обратилась в пещеру – пещеру, в которой несколько покрытых плесенью картин рискованно свисали в немногих дюймах от поверхности воды.

Собственно, так он и предполагал с самого начала. То была западня. Однако выплывать из нее на открытую воду было куда опаснее, чем отсидеться здесь несколько часов, оставшихся до наступления темноты.

Ветер, летя с горы, легко ворошил простор пресноводного залива, покрывая его поверхность подобьем гусиной кожи. Эта рябь уже проникала в пещеру, чуть покачивая челнок с борта на борт.

По другую сторону «залива» два одинаковых мыса с длинными линиями окон обратились в плоские силуэты на фоне сумеречного неба.

Зыблющиеся воды между ними смотрели в небо, пребывая в непонятном волнении: рыщущая взад-вперед рябь не представляла опасности и для самого маленького суденышка или даже пловца и все же выглядела до странного угрожающей.

Минута – и бездыханная тишь вечера обратилась в нечто совершенно иное. Сумеречное безмолвие, оцепенение каменно-серого света нарушились. Ничто не возмутило тишины, но воздух, вода, замок и темнота вступили в тайный сговор.

Холодное дыхание, вырвавшееся из груди этого комплота, должно быть, проникло, скользнув по гусиной коже воды, в пещерную спальню Стирпайка, поскольку он вдруг сел и сразу повернулся к окну, – и волоски на его спине встали дыбом, а рот обратился в волчью пасть: кровь полыхнула за хрусталиками его глаз, тонкие бесцветные губы разделились в рычании, словно на восковой маске вскрылся надрез.

Мысли Стирпайка заметались, он схватил весло и, подогнав лодку к окну, остановился в нескольких футах от него, чтобы оглядеть, не покидая совершенного мрака, залив.

Увиденное им в первый миг было лишь отражениями того, что теперь он видел полностью – оттуда, где поначалу стоял челнок, верхняя часть окна застилалась свисшим куском обоев. В первый миг Стирпайк углядел только отражения цепочки огней. Теперь он смотрел на фонари, горевшие на носах сотен лодок. Лодки растянулись полукругом, и пока Стирпайк вглядывался, подтягивались к нему, точно густая стая светляков.

Однако страшнее лодок было подобие света, падавшего на воду под окном. Не сильного, но такого, что Стирпайк не мог приписать его происхождение последним остаткам дня. Да и оттенок света не был естественным. Нечто зеленоватое пронизывало легкую дымку, от которой Стирпайк оторвал глаза – с трудом, ибо лодки с каждым мгновением сокращали расстояние, отделявшее их от замковых стен.

Существовали ль иные истолкования того, что открылось ему – отыскивать их Стирпайку в тот решающий миг было некогда. Следовало исходить из худшего и самого кровавого.

Следовало исходить из того, что лодки растянулись по заливу не просто ради охоты на него, Стирпайка; что людям, плывущим в них, известно: он прячется где-то на суше, лежащей меж двумя мысами, – нет, все гораздо хуже: они точно знают, в какое окно он заплыл. Следовало предположить, что его видели вплывающим в эту западню, и не только жаждущие его крови ловцы рассыпались по воде, но и сам этот холодноватый, сверху льющийся свет отбрасывают фонари либо факелы, горящие в окнах прямо над ним.

Состояла ли единственная его надежда в том, чтобы выскользнуть из пещеры и, рискуя попасть под обстрел сверху, как можно быстрее пронестись по воде, прежде чем подплывающие лодки сомкнут, сближаясь, ряды и обагрят соединенным светом своих фонарей вход в пещеру, или не состояла, – надлежало ль ему сделать это и, сделав и набрав в сумерках скорость, ласточкой пролететь по заливу, виляя, на что только его челнок и способен, из стороны в сторону в надежде прорвать кольцо фонарей и, промчавшись вдоль одного из поросших плющом мысов, вскарабкаться на него по грубым побегам, – надлежало ль ему сделать это или нет, сейчас для такой попытки было уже поздновато, – яркий желтый свет сиял за его окном, отражаясь в неспокойной воде.

Два тяжелых замковых судна, подобия барок, с двух сторон подползли по плещущей о стены воде к окну Стирпайка: это они, щетинясь факелами, изливали желтый свет, заплясавший, к ужасу убийцы, на воде, в которой с шипением гасли летящие с барок искры. Из темной безликой пустыни ближайшая окрестность окна обратилась в освещенную сцену, приковавшую взгляды всех зрителей. Каменные колонки по сторонам окна, древние, изгрызенные непогодой, казались теперь отлитыми из чистого золота, и отражения их вонзались в черную воду, словно желая поджечь ее. Столь же яркий свет заливал все камни вокруг них. Только само окно, подобное рту, через который светящаяся вода вплывала в лежащую за ним черную глотку, зевало прорехой на зареве. Ибо в густоте этого грубого квадрата тьмы ощущалось нечто большее, чем обычная чернота.

От барок требовалось только встать, поместив тупые носы вровень с каменными краями окна. Им надлежало залить сцену светом, ярким, как день. Аудиторию же, плотную, вооруженную, непробиваемую, должны были образовать стеснившиеся полукругом лодки с фонарями на носах.

Но люди, набившиеся в барки и державшие факелы на весу, как и те, кто плыл на лодках, уже приблизившихся к пещере на расстояние полета камня, кто орудовал в них веслами, были не единственными зрителями.