Шекспир. Биография - Питер Акройд

Не стоит удивляться, что Шекспир на позднем этапе своей деятельности занимался мелочами. В конце концов, в юности его называли Johannes-factotum[404], и он мог находить в этом удовольствие. Подозревали, например, что он сочинял эпитафии своим друзьям и коллегам — иногда в шутку, иногда всерьез. Существует пространная эпитафия Элиасу Джеймсу, пивовару из Паддл-Док-Хилла. Она находится в той же рукописи, что и поэма «Умру ли я?» которую тоже с необходимыми оговорками приписывали Шекспиру. Антиквар семнадцатого столетия сэр Уильям Дагдейл, чьи суждения заслуживают доверия, утверждал, что эпитафии на могилах сэра Томаса Стенли и сэра Эдварда Стенли в Тонж-Черч «созданы Уильямом Шекспиром, нашим ныне покойным знаменитым автором трагедий». Это углубляет наши представления о связях драматурга с семьей Стенли и «светских» знакомствах Шекспира. Вероятно, Шекспир также написал эпитафию своему другу и соседу Джону Комбу; надо сказать, что надгробный памятник Комбу воздвигли скульпторы Гаррет и Джонсон в Бэнксайде, недалеко от «Глобуса». Шекспир проявляет особый интерес к надгробиям и даже увлекается ими; нет сомнения, что семейство Комб передало дело в его руки. Предполагали, что собственная шекспировская эпитафия, со знаменитым проклятием в адрес любого, кто тронет его кости, сочинена самим покойником[405].

Я этого не заслужила[406]

Событие, случившееся во второй половине дня во вторник, 29 июня 1613 года, смешало все планы Шекспира. В «Глобусе» шла постановка «Генриха VIII», пьесы о женитьбах короля, над которой Шекспир работал с Флетчером. Это была новая пьеса, сыгранная до этого два или три раза. Некий придворный, сэр Генри Воттон, оставил нам подробное описание последовавшей катастрофы. Вот что он записал:

Король Генрих устраивает маскарад в доме кардинала Вулси, его выход сопровождается пушечной стрельбой; попавшая на крышу бумага или еще какой-то материал подожгли солому; сначала показался просто дымок, на него зрители не обратили внимания, увлеченные пьесой; все вспыхнуло, и огонь побежал по стенам, будто цепь, и в течение часа уничтожил весь дом до основания.

Этого времени оказалось достаточно для достойного здания, хотя выгорели только дерево и солома и несколько брошенных плащей; да на одном человеке загорелись штаны — и он поджарился бы в огне, если б не сообразил залить его вовремя бутылкой эля.

Другой, менее язвительный наблюдатель сообщил, что «огонь перекинулся на соломенную крышу театра и разбушевался там столь неистово, что поглотил театр и все в нем менее чем за два часа (пока люди были заняты собственным спасением)». Третий отчет подтвердил, что всем зрителям удалось избежать телесных повреждений, «за исключением одного мужчины, получившего ожоги, когда он отважился войти внутрь и спасти ребенка, который иначе бы неминуемо сгорел».

Все это стало катастрофой для «Слуг короля», лишившихся разом как помещения, так и капитала. Возможно, исполнилось пророчество Просперо, что «и самый Шар земной когда-нибудь» исчезнет «и, как облачко, растает»[407].

Конечно же немедленно встал вопрос о восстановлении театра. Шекспиру принадлежала четырнадцатая часть акций театра, и, следовательно, на нем лежала ответственность за четырнадцатую часть расходов; эта сумма составляла порядка 50 или 60 английских фунтов. У него в тот момент все еще оставалось 60 фунтов, полученных в заклад под надвратный дом в Блэкфрайерз (он должен был вернуть эти деньги в течение шести месяцев). Даже для зажиточного землевладельца это была большая сумма наличными. Так как акции «Глобуса» не упомянуты в его завещании, можно предположить, что он продал их из-за пожара. «Глобус» снова работал через год, но Шекспира уже не было в списке владельцев. Тогда же или немного позже он продал и акции театра «Блэкфрайерз». На этом закончился его финансовый интерес в театральном деле. Возможно, что тогда же он и бросил свои занятия драматургией — практичное завершение абсолютно прагматичной карьеры.

В то время у него был и другой повод для волнений, уже личного свойства, — его беспокоила дочь Сюзанна. Летом того года она подавала в суд за клевету на соседа, Джона Лейна, распространявшего слухи, что она «вела себя дурно с Рейфом Смитом», то есть, другими словами, спала с Рейфом Смитом и подхватила от него гонорею. В маленьком мирке Стратфорда это действительно были очень неосторожные заявления по отношению к жене видного врача и дочери местной знаменитости. Дело слушалось в епархиальном суде Вустерского кафедрального собора, что само по себе свидетельствует о серьезном отношении к вопросу. Однако Джон Лейн не появился в суде и не был допрошен. Сюзанна Шекспир выиграла процесс, а Джон Лейн был отлучен от церкви.

В конце лета и всю осень 1613 года, за неимением «Глобуса» и ввиду почти предсказуемого закрытия «Блэкфрайерз» на период с июля по декабрь, «Слуги короля» гастролировали в Фолкстоне, Оксфорде, Шрусбери и в самом Стратфорде. Четырнадцать раз они играли при дворе, среди придворных представлений были и две пьесы, написанные в соавторстве Уильямом Шекспиром и Джоном Флетчером. «Все — правда» («Генрих VIII»)[408]и «Два знатных родича» стали последними плодами шекспировского сотрудничества с труппой и, как все последнее, занимают особое положение среди пьес. Вполне возможно, что сам Шекспир появлялся при дворе, с тем чтобы принять поздравления и благодарность от своего монарха. Так получилось, что «Генрих VIII» был неудачно сыгран в «Глобусе» но эта пьеса соответствовала и более камерной обстановке придворных представлений и прекрасно подходила для помещения театра «Блэкфрайерз». Некоторые события, изображенные в пьесе, в реальности случились в том же самом большом зале «Блэкфрайерз», где и шло представление, и это придавало редкое театральное обаяние ситуации. Сходство было до такой степени полным, что зрители должны были испытывать некое зловещее историческое deja vu во время всего представления. Речь идет о сцене, в которой Генрих VIII и Екатерина Арагонская предстают перед папским легатом в епархиальном суде, дабы решить вопрос о законности их брака. Это не был суд по бракоразводным делам, как утверждал кое-кто впоследствии; если они не были женаты, то не могло быть и развода. Тем не менее событие было важное и священное, и в «Генрихе VIII» оно обрело черты возвышенного драматического зрелища.

Все это было созвучно пьесе, насыщенной аллюзиями на события совсем недавнего прошлого и ограниченной концепцией исторического величия. Сэр Генри Воттон в своем отчете о пожаре отметил также, что спектакль «отличался исключительной пышностью и величественностью». Эта его сторона не понравилась Воттону, поскольку из-за нее театр воспринимался как еще один королевский двор. Спектакль был зрелищный, с масками, шествиями и трубачами, сценические ремарки в одной из сцен были очень подробными, так как предваряли появление актеров «с короткими серебряными жезлами… с большой печатью… с серебряными крестами… булавой… с большими серебряными столпами»[409].