Вечерний свет - Анатолий Николаевич Курчаткин

— С дороги, Емель, вернулась, с дороги,— проговорил Федор.Закрывай дверь, а то холодно мне.

Евлампьев закрыл дверь.

— А куда она пошла? Или поехала? — поправился он.

— Поехала,— сказал Федор. — К вам. К тебе. К брату. Ты же брат ей. Теперь Евлампьев уловил в голосе Федора то ли иронию, то ли просто усмешку… но было что-то такое, было.

— Давно?

— А вот недавно. Считай, сейчас только. В дороге вы разминулись.

Так… Ну понятно. Во всяком случае, оба они живы.

— Что вы не приехали? И не позвонили? Мы уж переволновались с Машей…

— А, Емель!..— Федор потянулся, рубашка приподнялась, показав выкатившийся сверху трусов тугой белый живот. И, ничего не говоря больше, повернулся н пошлепал в комнату.

— Федя! — недоуменно позвал его Евлампьев, но Федор не отозвался, не остановился, и Евлампьев услышал из комнаты скрип кроватных пружин, мягкое шуршание одеяла. Федор ложился.

Страшного ничего не произошло — да, но все это было странно. Вчера не приехали, а сегодня Галя поехала одна…

Федор лежал на спине, натянув одеяло до подбородка, и опухшие глаза его были закрыты.

Евлампьев остановился над ним и стоял так, не зная, о чем, собственно, спрашивать и как спрашивать.

— Федя! — снова наконец позвал он.

Федор медленно разлепил один глаз, закрыл и разлепил оба.

— Разминулись вы, — сказал он. — Ты сюда, она туда. А я дерябнул… Желание есть — на столе там стоит, осталось еще… разрешаю.

Он вновь закрыл глаза, и Евлампьеву стало ясно, что ничего он больше из него не вытянет, ни слова путного не скажет Федор, и нечего здесь с ним больше делать, а надо ехать обратно домой. Что-то у них все-таки произошло, что — совершенно непонятно, но, должно быть, и нешугочное что-то, иначе почему же не появились вчера и не позвонили и сегодня Галя, опять же не позвонив, поехала к ним. Ксюша, конечно, огорчится, обидится, что не приехал… ах, не надо бы ее огорчать, не след бы… ну да что ж делать, все-таки, видимо, нужно обратно…

Ермолай с Виссарноном у окна не успели даже еще докурить сигарет. Увидев Евлампьсва, они разом прекратили говорить и, пока он спускался к ним на площадку, смотрели на него выжидательно и нетерпеливо.

— Что там? — не утерпел, спросил Ермолай.

«Что там…» Кабы он сам знал, что там. Поди-ка ответь вот, что там… Евлампьев поглядел по очереди на одного. на другого… А хорошо, что они так друг с другом… есть между ними какая-то теплота, близость какая-то. и не внешнее это, нет, отнюдь… Что вот только за история была у Ермолая в университете?..

— Да, в общем, страшного ничего, — сказал он. — Живы-здоровы оба… Федор, видимо, выпил раньше времени… вот что. А Галя обиделась…

Он только сейчас, в последнюю буквально секунду, начавши уже отвечать, выдумал это объяснение — вспомнил Федора в пижамной рубахе, с бьющим изо рта свежим водочным запахом и выдумал, — но, сказавши, тут же и поверил в свои слова: вот ведь действительно в чем дело-то!..

Когда вывернули со двора на улицу, мимо, с бельмесыми, слепыми окнами, громыхая, прокатил трамвай.

До остановки было метров пятьдесят, можно успеть на него, и Ермолай с Виссарионом побежали. Ермолай лобежал первым, подержал дверь для Виссариона, Внссарион вскочил, створки сошлись, и трамвай тровулся.

Евлампьеву нужно было на другую сторону пути. Он глянул по сторонам и пошел.

В отдалении переезжала через пути, болтая и подбрасывая в корзине стоявших там рабочих, реммашина. Видимо, рабочие закончили с тем, что чинили, и машина перевозила их на новое место.

У Гали было такое же, как у Федора, измятое, опухшее лицо, и глаза были так же воспалены, только, вдобавок к тому, еще и красные, — видно, она плакала. Маша, когда Евлампьев вошел к ним на кухню, взглянула на него быстрым, с какой-то пугливой вороватостью взглядом, будто он застиг их за чем-то стыдным, неположенным для стороннего глаза.

— Совсем вот перед тобой Галя приехала, — сказала она. — Минут пятнадцать, может быть…

И в голосе, каким она это сказала, не прозвучало и тени упрека Гале за то. вчерашнее, а, наоборот, скорее готовность защитить ее от возможных укоров Евлампьева.

— Здравствуй, Леня,— не поднимаясь, со скрипучей натужностью, надсадно проговорила Галя. Ничего в ней не было сейчас от старшей, всезнающей, премудрой сестры, какой она держала себя с ним всю жизнь. — От нас? Видел Федора?

— Видел.

Галя некоторое время молчала.

— Говорил он тебе… что-нибудь? — спросила она затем. Слова у нее с трудом подставлялись друг к другу, казалось, каждое из них — тяжелый камень, и ей не под силу поднять их разом.

— Ничего не говорил.— Евлампьев не спешил спрашивать Галю, что же там произошло у них. Сама все расскажет. Для того ведь именно и приехала… Да и рассказала уже кое-что — это по Машиному взгляду ясно.— Выпивши Федор, в постели лежит, — добавил он.

— Вы не сердитесь на меня, Леня! Не обижайтесь. Испортили мы вам Новый год… да я не в состоянии даже пойти позвонить была…

Галя заплакала. Она плакала, наверное, и придя, а сейчас, когда появился Евлампьев, слезы подступили к ней заново.

— Ну? Что, Галя? — спросил он мягко, садясь на табурет рядом и кладя ладонь на ее руку.

Она молча, с тяжелым, некрасивым присвистом швыркая носом, вытерла платком слезы и посмотрела на него. Глаза у нее, увидел теперь он, как-то горячечно-сумасшедше блестели.

— Емельян! — сказала она с неожиданной для нее сейчас жаркой, пронзительной силой, так, как никогда его обычно не называла, всегда Леней. — Емельян!.. Он мне, оказывается, изменял всю жизнь! Всю жизнь, сорок пять лет, ты можешь себе это представить?! Я жила с одним человеком, а он, оказывается, был другим! Другим, совсем!.. С кем я жила?! Не с ним, а с кем-то чужим!.. У меня чувство, будто он… Змеем Горынычем оборотился! Смотрю на него — не Федор, не он… Чудовище какое-то вместо Федора!.. Всю жизнь, оказывается… всю жизнь!..

Евлампьев с тупой заведенностью гладил и гладил ей руку. Так вот оно что случилось у них вчера… вот что!.. На седьмом-то десятке, в полные шестьдесят шесть… да лучше бы ничему этому и не открываться… Если бы в молодости или в серединные какие года, когда все еще