Бронепароходы - Алексей Викторович Иванов

приехал. Он выбрал время, когда в доме наверняка не будет никого, кроме Кати. Он сам открыл ворота и завёл во двор свою кошёвку. Мартовский день ничем не отличался от февральского: сияние снежной пыли, небесная лазурь за кронами сосен и голубые тени. Длинный камский створ казался сплошным и мощным потоком слепящего света. Чуть отодвинув занавеску, Катя смотрела, как Роман укладывает на лошадь попону.

— Обед ещё не готов, — сказала Катя. — Могу угостить чаем, но сахара нет.

— Горячее — уже удовольствие, — улыбнулся Роман, снимая шинель.

Катя молча подставила чашку на блюдечке под краник самовара.

— Я даже не помню, Катя, мы на «вы» или на «ты», — признался Горецкий.

— Проще будет на «ты», — не глядя на него, ответила Катя.

— Хорошо. Ты… Удивительное обращение… Я часто вспоминал тебя.

Катя снова промолчала.

— Сколько жильцов в этом доме? — спросил Роман, чтобы разговорить её. — Четверо? Я имею в виду тебя, Алёшу, Ивана Диодоровича и Федю.

— Нас шестеро. Ещё матрос Яша и… — Катя затруднялась, как определить Мамедова. — И Алёшин друг, его зовут Хамзат Хадиевич.

Роман едва не расплескал чай из чашки.

— Всё-таки он здесь?

— Вы знакомы?

— Весьма неплохо… — Роман разгладил скатерть. — Должен предупредить, что Мамедов очень опасный человек. И нужен ему вовсе не Алёша.

Роман не сомневался, что Мамедов опять получил задание от Нобелей.

— Возможно, — пожала плечами Катя. — Но он очень внимателен к Алёше. Он хочет, чтобы Алёша стал учеником инженера Шухова. Это правильно.

— А как Мамедов вас нашёл?

— Через Викфорса. Ханс Иванович — управляющий Нобелевским городком.

— Знаю. До четырнадцатого года наши суда бункеровались у «Бранобеля».

Катя наконец посмотрела на Романа прямо. И её снова поразила красота Романа Андреевича. Казалось, что такой красивый мужчина — непременно хороший человек: твёрдый, добрый, умный и смелый. Надёжный — как папа.

— А как ты сам нашёл меня?

— Логика несложная, Катя, — опять улыбнулся Роман, отодвигая мысли о Мамедове: девушка есть девушка, и ей всегда важнее, как её любят. — Я искал не тебя, а пароход, на который к тебе запрыгн ул Алёша. Здесь, в Перми, я выяснил, что это был буксир капитана Нерехтина, а сам Нерехтин — в военно-следственной комиссии. Тогда я отправился на заседание.

— Надеюсь, ты доволен, что пароход в порядке? — ревниво сказала Катя.

Роман положил ладонь поверх её ладони, и Катя не убрала руку.

— Конечно, Катя, я доволен. Я сижу напротив тебя. Я достиг своей цели.

Катя опустила глаза. Впервые после гибели Михаила она ощутила, что ей нравится быть желанной. Память о Михаиле кольнула её укором совести, но Катя упрямо подумала: не важно, что она винит себя в гибели князя, — Михаил оказался малодушным и потерял свои права на неё, на Катю. Но она свободна. Чувство вины не заставит её жертвовать полнотой собственной жизни.

Она снова подняла взгляд — и в ответном взгляде Горецкого увидела то, что и ожидала: стремление обладать ею. Точнее, спокойную уверенность, что так и будет. Отношения мужчины и женщины подразумевали постепенное сокращение дистанции, но оба они, Роман и Катя, похоже, пережили нечто такое, отчего осторожность сближения превратилась в излишнюю церемонию. Всё ведь ясно. Они взрослые люди, и в стране — война. Незачем соблюдать обесценившийся для них ритуал. Однако она, Катя, должна быть честной.

— Роман Андреич, у меня будет ребёнок, — твёрдо объявила Катя.

В лице Романа ничего не дрогнуло. А потом взгляд его словно потеплел.

— Тебе, наверное, Катя, непросто будет освоиться с тем, что я скажу… — мягко произнёс Роман.

Катя напряглась и сжала кулаки. Она приготовилась опять услышать то, что уже слышала от Михаила, — чужое и страшное.

— Ребёнок — тоже ты, Катя. Когда я говорю «ты», я имею в виду всё.

— Как мне тебя понимать? — у Кати по рукам побежали мурашки.

— Так и понимать, — усмехнулся Роман.

Он встал — высокий, широкоплечий — и шагнул к двери, но не чтобы уйти. Из внутреннего кармана офицерской шинели, висевшей на гвозде, он извлёк какие-то скрученные в трубку бумаги и вернулся к столу и самовару.

— Я набрался дерзости и потребовал от городской управы постановление, что собственность Дмитрия Платоновича Якутова до судебного определения прав наследования временно передаётся его дочери Екатерине Дмитриевне.

Роман расправил перед Катей машинописные листы с печатями.

— Дом сейчас пустует. У меня есть средства, и я готов нанять людей, чтобы привести жильё в должный вид. Вы с Алёшей можете переехать домой.

— Почему ты это делаешь? — спросила Катя, глядя на Романа снизу вверх.

— А я эгоист, — улыбнулся Роман. — И мне тоже негде жить. Я бы поселился у вас где-нибудь сбоку… Это поможет нам, Катя, найти путь друг к другу. Но решать только тебе.

14

Работа не заладилась с самого утра. Не успели сесть завтракать, как от караванного капитана к Ивану Диодорычу прибежал растрёпанный работник:

— Диодорыч, в затон комиссия приехала!..

— Вроде недавно была комиссия из управы…

— Это другая! От армии! Будут обратно пароходы во флотилию забирать! Жми скорей, щас к «Лёвшину» приценятся!

Иван Диодорыч, чертыхаясь, ринулся к затону. За ним поспешили и Федя Панафидин с Перчаткиным. Алёшка и Мамедов сегодня на даче не ночевали — они ещё вчера днём уехали к Викфорсу за керосином и пока что не вернулись.

На ходу Иван Диодорыч думал о белых. Совсем недавно колчаковские войска отбили Уфу, потерянную в декабре: после этого создание флотилии на Каме стало делом очевидным. Но неужели белые снова заставят воевать?

Лёд в затоне набух водой и был непрочным, через тёмные и опасные проталины перебросили доски. Затон выглядел неопрятно и замусоренно — в общем, по-весеннему. Нерехтин издалека увидел незнакомых людей, идущих к наливной барже, к который был пришвартован его буксир. Незнакомцев сопровождали капитан каравана и несколько речников с зимующих судов.

Комиссия состояла из четырёх морских офицеров.

— Такой он, значит, ваш знаменитый «Лёвшин»? — скептически спросил один из них у караванного.

— «Лёвшино», — поправил караванный. — В честь села назван…

А вот и его хозяин. — Караванный кивнул на подоспевшего Ивана Диодорыча.

«Лёвшино», ободранный от краски, выглядел не ахти. Нос помят после тарана, в стенах надстройки — дыры от снарядов, половина окон заколочена, кожух рыжеет ржавчиной, под кромкой крыши кое-где висят ряды сосулек.

— Я — капитан Федосьев, — назвался моряк.

Лицо у него, конечно, было славное — русское, крестьянское, честное.

— Расскажете нам, как утопили флагман ижевцев?

— Нечем гордиться! — сразу ощетинился Иван Диодорыч. — Что вам надо?

— Подыскиваю суда для флотилии. В первую очередь хотел увидеть ваше.

— Ну дак вот он, буксир! —