Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук  - Юн Эльстер

Институты – это средства создания вещей, образующихся или развивающихся постепенно, хотя как только они приняли определенную форму, они могут целенаправленно использоваться и применяться организациями. В качестве примера рассмотрим переходный период в Восточной Европе в 1989–1990 годах. Новые демократии приняли институт рыночной экономики и создали для его осуществления фондовые биржи и другие организации. В свои конституции они включили положение об институте конституционных судов, наделенных полномочиями отменять неконституционные законы. Имея дело с автократическими предшественниками, они учредили институты правосудия переходного периода.

Эти три института (рыночная экономика, конституционные суды и правосудие переходного типа) существовали не всегда. Хотя Адам Смит, возможно, не так уж и ошибался, когда утверждал в качестве универсального факта «некоторую склонность человеческой натуры… вести обмен, выменивать одну вещь на другую», эту склонность могут сдерживать другие люди. В частности, она может блокироваться недоверием, которое характеризует «войну всех против всех» в гоббсовском «естественном состоянии». Чтобы преодолеть это недоверие, могут потребоваться институты. В примитивных условиях «обмен» может оказаться слишком рискованным, если сильный может просто отнять имущество слабого, ничего не предложив взамен. Тогда лучше держать свое имущество при себе, подальше от чужих глаз. Даже если основная проблема преодолена при помощи полиции, любовь к «безбилетничеству» и недоверие по-прежнему могут создавать серьезные препятствия для эффективного функционирования рынка. Если у меня есть хорошая идея относительно того, как дешевле производить определенный продукт, я могу не спешить ее воплощать, зная, что ею могут воспользоваться другие, сэкономив тем самым на затратах на разработку. Ответом на эту проблему становится институт патентной системы. Если заемщики хотят использовать свой дом и землю в качестве залога, заимодавцы появятся только тогда, когда будут уверены, что собственность не была перезаложена несколько раз. Чтобы решить эту проблему, государство может создать кадастр, в который они смогут заглянуть прежде, чем предоставлять заем. Для того чтобы возникли эти институты, которые в теперешней усовершенствованной форме могут быть прямо заимствованы новыми государствами, потребовались столетия.

Сегодня может показаться очевидным, что, если у страны есть конституция, ей также нужен политический механизм, позволяющий отменять неконституционные законы. Обычно эта задача (судебный надзор) ложится на суд, будь он смешанным, занятым также решением других вопросов, как в США, или специализированным конституционным, как на европейском континенте. Однако исторически конституции существовали задолго до конституционных судов[321]. Хотя Конституция США учредила Верховный суд, который был наделен полномочиями по отмене законов штатов, у него нет четко прописанных полномочий объявлять неконституционными федеральные законы. Когда этот суд в 1803 году присвоил себе эти полномочия в деле Марбери против Мэдисона, это, по сути, был акт самонастройки системы. В 1854 году Верховный суд Норвегии также взял на себя осуществление судебного надзора, который не упоминается в конституции страны. В 1971 году французский Конституционный совет, вопреки открыто выраженным намерениям авторов действующей конституции, позволил себе отменить законодательный акт, нарушавший Декларацию прав человека и гражданина 1789 года. Верховный суд Израиля также позволил себе отменить акт, нарушавший один из «Основных законов» страны, тем самым превратив частичную конституцию в полноценную. Хотя каждое из этих решений в свое время носило противоречивый характер, все они, кроме последнего, стали неотъемлемыми элементами институционального ландшафта.

Сегодня существует представление, что лидеры репрессивных режимов должны ответить перед судом после падения режима. Если новые лидеры страны не проявят инициативы, эту задачу может взять на себя международное сообщество (Руанда и бывшая Югославия). Оно также может оказывать давление на новый режим (Индонезия) или создать смешанные суды с участием местных и международных представителей (Сьерра-Леоне и Камбоджа). Сегодня существует своего рода правосудие переходного периода. Но если мы обратимся к прошлому, то увидим, что внесудебные расправы в целях мести или отстранения от власти всегда были самым распространенным способом борьбы с лидерами репрессивных режимов. Решение союзников в 1814 и 1815 годах не казнить Наполеона, а отправить его в ссылку, было важным шагом в процессе «останавливания руки возмездия». В конце Второй мировой войны многие союзные лидеры хотели, чтобы нацистские преступники были показательно расстреляны как люди, стоящие вне закона, а не предстали перед судом. В конце концов, однако, Нюрнбергский процесс показал пример почти образцового следования потребности выносить приговор на основании фактов и соблюдать нормы отправления правосудия. Некоторые из обвиняемых были в итоге оправданы. В некоторых странах, оккупированных немцами, в 1944–1945 годах присутствовали элементы самосуда, но их очень скоро вытеснила власть закона. Когда спустя сорок пять лет пали коммунистические режимы, все согласились, что, разбираясь с преступлениями, нельзя подражать их беззаконной практике.

Организация может иметь членов или сотрудников. Члены также могут быть сотрудниками, как в рабочих кооперативах. Члены взаимодействуют горизонтально, через процессы спора, торга и голосования, которые я рассматривал в предыдущей главе. Вертикальные отношения между сотрудниками и их начальниками носят иной характер. Для упрощения предположим, что в организации имеется только один руководитель («принципал») и множество сотрудников («агенты»). Проблема принципал-агент возникает, когда, как это часто случается, их интересы расходятся. Рабочие могут быть заинтересованы в умеренном темпе работы, тогда как менеджер, возможно, хочет заставить их прикладывать больше усилий. Если он попытается совместить эти два интереса, заплатив рабочим в зависимости от приложенных усилий, у него могут возникнуть трудности с мониторингом их работы или же этот процесс может оказаться слишком дорогостоящим. Традиционно это входило в задачи бригадира или мастера, но как менеджер может быть уверен, что бригадир не требует от рабочих взятки или не пользуется своей властью для удовлетворения собственных финансовых и сексуальных потребностей? В XIX веке рабочее место часто характеризовалось «тиранией начальника». В таком случае, кто будет надсматривать за надсмотрщиками? Как мы вскоре увидим, такие проблемы могут возникать, даже когда принципалы и агенты совпадают как в рабочем кооперативе.

Сходным образом глава государственного учреждения заинтересован в том, чтобы сотрудники были честными, то есть не брали и не вымогали взятки у населения. Он также заинтересован в эффективности, чтобы размеры общественного сектора были сведены к минимуму. Сотрудники могут иметь противоположные интересы в обоих отношениях. Если они мотивированы только своими эгоистическими экономическими интересами, они будут брать взятки, когда это сходит им с рук. Как следствие их заинтересованности во власти, у агентов также появится стимул раздувать штат своих департаментов и увеличивать количество подчиненных. И снова мониторинг может оказаться очень сложным. Иногда принципал может поймать за руку берущего взятку агента, но на этот метод нельзя полагаться. Он может попытаться сократить возможности для коррупции, например, проводя тендер для государственных контрактов, но это предосторожность не поможет, если агенты составляют контракты таким образом, чтобы они были выгодны определенным поставщикам. Поскольку агенты часто обладают почти монополией на информацию, принципал может оказаться не в состоянии решить, какие заявки на увеличение штата оправданны, а какие нет.