Фрайди. Бездна - Роберт Хайнлайн

– Вот о том я и толкую. Постулируя очередную высшую расу, придешь к неизбежному результату. Котелок, я сознаюсь, что предпочитаю обезьяньи предрассудки: демократию, человеческое достоинство и свободу. Моя точка зрения лежит вне логики, но это мир, который мне нравится. Я по службе якшался с отбросами общества, делил с ними их скудную еду и питье. Да, возможно, они глупы, но не такие уж они плохие – нет у меня желания смотреть, как они превратятся в домашних животных.

Впервые за время разговора собеседник проявил беспокойство. Маска короля коптеров, ушлого торговца, соскользнула, Болдуин сидел в задумчивом величии, одинокий и печальный.

– Понимаю, Джо. Они – часть нашего рода, их немногие достоинства, их благородство не становятся меньше из-за их жалкого состояния. И все же – так должно быть.

– Почему? Новый человек грядет – и прекрасно. Но зачем же искусственно ускорять процесс?

– Спроси себя. – Он указал на бункер печи. – Десять минут назад мы с тобой спасли эту планету, весь наш вид. Настал час ножа. Кто-то должен быть на страже, если виду нужно выжить, и нет больше никого, годного на эту роль, кроме нас. Чтобы эффективно охранять, мы, новые люди, должны быть организованы, нам нельзя прозевать такой кризис – и необходимо пополнять наши ряды. Нас сейчас мало, Джо. Когда количество кризисов возрастет, нас должно быть гораздо больше. В конце концов, нынешняя раса обречена, тут вопрос времени. Мы должны взять вверх над ней, чтобы быть уверенными: дитя никогда не станет забавляться со спичками.

Ненадолго погрузившись в мрачные раздумья, он продолжил:

– Я тебе признаюсь, Джо, что у меня тоже привязанность к демократии. Но это сродни желанию дождаться Санта-Клауса, в которого ты верил ребенком. Лет сто пятьдесят назад демократия, или нечто в этом роде, процветала, важнейшие вопросы решались путем голосования простых людей, одураченных и невежественных, – а они такими и были, и есть. Но сегодня стоит вопрос о выживании вида, и политические решения зависят от реального знания таких вещей, как ядерная физика, глобальная экология, теоретическая генетика и даже планетарная механика. Обыкновенные люди к этому не готовы, Джо. При самых лучших намерениях, при большом желании учиться – меньше чем один из тысячи не засыпает над учебником ядерной физики. Они не в состоянии постичь то, что должны знать.

Гилеад не соглашался:

– Так мы должны обучить их. Они всем сердцем этого хотят: объясни им реальное положение вещей – и они дойдут до правильных ответов.

– Нет, Джо. Мы пробовали – не получается. Ты правильно говоришь, большинство из них не так уж плохи. Собака тоже бывает благородной и доброй. Но встречаются и дурные – миссис Кейтли с компанией и им подобные. Здравый смысл бессилен против вздора и непрекращающейся лжи грубых и эгоистичных людей. Маленький человек не обладает способностью верно судить, а претенциозная ложь подается во все более привлекательной упаковке. Нет возможности растолковать дальтонику, что такое цвет, и точно так же мы не научим человека с несовершенными мозгами отличать ложь от правды. Нет, Джо. Пропасть узка, но очень глубока. Мы не в силах ее заполнить.

– Я не хочу, – сказал Гилеад, – чтобы ты меня записал в эти твои «новые люди». Мне больше нравится на другой стороне.

– Ты сам решишь, на чьей ты стороне, как это уже сделал каждый из нас.

Гилеад настоял на перемене темы. Он не был подвержен душевному волнению, но этот разговор расстроил его. Он понимал аргументы Болдуина и соглашался, что они справедливы, но душа восставала против них. Перед ним обнажилась острейшая из всех трагедий: абсолютное противостояние двух в равной мере благородных и имеющих законное право на существование точек зрения.

– И чем же вы тут занимаетесь, кроме того, что воруете пленки?

– Ммм… всяким-разным. – Болдуин с облегчением вернул себе образ преуспевающего бизнесмена. – Толчок туда, пинок сюда – так и удается удержать горшок с кашей в равновесии. А в свободное время мы регулируем давление всевозможными окольными способами. Да еще находим пригодный материал и притаскиваем его в наше логово – за тобой мы наблюдали десять лет.

– Да-а?

– Ага. Это только первоначальное мероприятие. Изучая общественные события, мы исключаем всех, кроме одной десятой от одного процента: вот за этим тысячным индивидуумом мы и следим. А кроме того, занимаемся социальной агрономией. – Он усмехнулся.

– Закончи же свою остроту.

– Мы пропалываем общество.

– Извини, я сегодня туговато соображаю.

– Джо, разве ты никогда не испытывал неудержимого желания искоренить какое-то зло, вырезать вонючее гнилое мясо, которое заражает всех, кто с ним соприкасается, и все же наделено законным правом на существование? Мы с такими субъектами обращаемся как с раковыми опухолями: удаляем из тела общества. Мы ведем проскрипционный список, и, когда человек становится полным моральным банкротом, мы закрываем его жизненный счет при первой же возможности.

Гилеад улыбнулся:

– Была бы гарантия, что вы всегда правы, – я бы поаплодировал.

– А мы всегда правы, хотя наши методы, конечно, не оправдал бы обезьяний суд. Возьмем миссис Кейтли – у тебя на ее счет есть какие-то сомнения?

– Нет.

– Почему же ты не хочешь ее приговорить? Не затрудняй себя ответом. Или, например, через две недели состоится грандиозное сборище возрожденного, обновленного и как никогда сильного ку-клукс-клана на горе у шоссе Каролина-вей. Когда веселье достигнет апогея, когда они будут выкрикивать свои непристойности, призывая друг дружку к погрому, по Божьей воле свершится акт, который уничтожит всю эту шайку. Ах, какая жалость!

– А я могу в этом поучаствовать?

– Ты еще даже не ученик. Есть проект увеличения наших рядов, но это программа, рассчитанная на тысячу лет. Чтобы ее выверить, надо иметь вечный календарь. Гораздо важнее сейчас держать спички подальше от дитяти. Джо, прошло восемьдесят пять лет с тех пор, как мы обезглавили последнего комиссара. Тебя не удивляет, почему в науке так мало сделано за это время?

– Разве мало? Было столько перемен!

– Незначительные переделки, кое-какие эффектные результаты, но ничто не захватывает основ науки. Разумеется, достигнутый при коммунизме прогресс был весьма невелик, тоталитарная политическая религия несовместима со свободными исследованиями. Заметь: коммунистическое безвременье ответственно за то, что новые люди сплотились и организовались. Большинство новых людей – ученые, по совершенно очевидным причинам. Когда комиссары пытались управлять естественными законами с помощью политики – лысенковщина и тому подобная бессмыслица, – многие из нас ушли в подполье.

Опущу детали. Это нас сплотило, дало практику подпольной деятельности. Основные исследования велись втайне. Некоторые из них были явно опасными, и мы решили на время их отложить. С тех пор количество секретных знаний значительно выросло, так как мы не позволяем им выйти наружу, пока считаем, что они представляют опасность для социума. Поскольку большая часть этих знаний опасна и поскольку вне нашей организации очень мало людей, способных к подлинно оригинальному мышлению, официальная наука практически стояла на месте.