Падение Запада. Медленная смерть Римской империи - Адриан Голдсуорти

Группы из живших племенным строем народов Европы в конечном счете установили контроль над Западной империей. Однако до крайности трудно увидеть изменения в военных навыках этих народов со времени Юлия Цезаря и до времен Стилихона и Аэция. Появились в некоторой степени большие племенные конфедерации, но мы никогда не должны преувеличивать степень их единства. Это просто удобно — говорить о франках или готах в целом, невзирая на тот факт, что они оставались разделенными на множество отдельных, иногда взаимно враждебных, племен. Ни на одной стадии, вплоть до образования варварских королевств на территории провинций, не существовало единого короля у франков или какого-либо другого народа. Аттила объединил как свой собственный народ, так и союзные и подчиненные племена в замечательной степени. Однако, повторим еще раз, он был не в состоянии отнять у римлян значительную территорию и являлся, по существу, налетчиком и вымогателем большого масштаба. В прошлом появлялись другие могущественные варварские вожди, но, подобно Аттиле, они оказывались не способны передать свое могущество наследнику. Гунны были грозным врагом, но следует помнить, что их мощь была сломлена до окончательного краха Западной империи и что они никогда не уделяли большого внимания Восточной империи.

Солидных оснований для утверждения о том, что враги Поздней Римской империи были просто более грозными, чем враги в более ранние периоды, нет. Это также усложняет обоснование того, что Римской империи пришлось адаптироваться в III столетии для того, чтобы обратиться лицом к новым и более опасным угрозам, более всего — со стороны сасанидской «сверхдержавы». Означает ли это, что исключительно размер угрозы, а не ряд отдельных угроз являлся проблемой? Безусловно, кажется, что в III и следующем веках было больше значительных войн, чем в эпоху раннего принципата. В частности, вторжения варварских групп в Европу занимают гораздо больше места в наших источниках. Такие грабительские нападения, часто небольшого размера, не были новостью. В прошлом они постоянно возрастали по масштабу и постоянству в любом месте, где ощущалась слабость защиты границы. Впечатление уязвимости вдохновляло нападения, и это затрудняет суждение о том, было ли увеличение числа набегов и вторжений последствием роста численности и силы варваров или результатом римской слабости. Ясно, что все враги Рима, включая персов, использовали постоянные внутренние раздоры и гражданские войны в империи.

Могут быть и другие причины слабости Рима, и нам следует рассмотреть их. К несчастью, для слишком многих теорий, касающихся долговременных проблем, нам недостает базисной информации, чтобы их подтвердить или опровергнуть. Не существует надежных цифр для населения империи в любой период, и, следовательно, мы не можем с какой-либо уверенностью заявить, что это был долговременный упадок. Подобным же образом нам приходится изучать экономику без какой-либо адекватной статистики. Кажется более чем вероятным, что уровень торговли и благополучия упал, начиная с конца II века, и никогда впредь не достигал уровня, на котором находился в эпоху раннего принципата. Однако источники в лучшем случае намекают на такие тенденции, и другие ученые истолкуют эти проблески прошлого совершенно иным образом. То же самое является справедливым и по отношению к традиционной картине Позднего римского мира, в котором налоговое бремя было гнетущим и падало непропорционально тяжело на бедноту, и без того уже страдавшую от гнета со стороны богатых землевладельцев. Распашка земель прекращалась, а сельское население было доведено до уровня крепостных. Ничто из этого не является невероятным, но есть вероятность и других моделей, и ни одну из них невозможно доказать. Необходимо гораздо больше данных, большая часть которых должна прийти из археологии, если вообще они могут быть обнаружены. То же самое справедливо для заявлений о климатических изменениях и других проблемах более общего характера.

Тип имеющихся у нас свидетельств, так же как и интересы ученых, подразумевает, что большая часть работы над Поздней античностью сфокусирована на экономике и обществе, законах и правительственных структурах, интеллектуальной жизни, культуре и религии. Исследования имеют тенденцию к концентрации на широких темах, и это неизбежно подчеркивает скорее преемственность, чем изменения. Для сравнения: повествовательной историей слишком часто пренебрегали, и она, естественно, внесла лишь незначительный вклад в большую часть интеллектуальных картин этого периода. Исключения существуют, и исследование пограничных отношений и внешних войн часто бывали более традиционными по стилю, поскольку для них преимущественным является повествовательный или хронологический элемент. В то же самое время гражданские войны и внутренние конфликты не получили столь детальной и последовательной трактовки. Это странно, поскольку они являются единственным аспектом внутренних проблем империи, для которого мы имеем свидетельства в большом количестве.

Стоит вновь подчеркнуть, что начиная с 217 года и вплоть до краха Западной империи было всего лишь несколько десятилетних промежутков, в которые бы не разражалась гражданская война. Одни из этих конфликтов оказывались весьма краткими, а другие ограничивались небольшими областями — эти узурпаторы бывали провозглашены, а затем подавлены или свергнуты и убиты своими собственными людьми после правления, длившегося только несколько недель. Иногда притязания на императорскую власть разрешались без особой борьбы. С другой стороны, в некоторых конфликтах шла весьма крупномасштабная борьба, и длились они годами. Легко вспомнить Константина как великого императора, который объединил всю империю под своим контролем, но мы не должны забывать и того, что он был узурпатор, который или сражался в гражданских войнах, или готовился к ним на протяжении всей первой половины своего правления.

Гражданская война и притязания на императорский трон были общераспространенными явлениями. Каждый совершеннолетний император, начиная с Септимия Севера, имел опыт по крайней мере одного такого конфликта на протяжении времени своей жизни. Узурпаторы никогда не хотели уничтожить или изменить империю. Это были конфликты не идеологические, но исключительно по поводу политической власти. Незначительному меньшинству побежденных в этих войнах давали возможность сохранить свои жизни, хотя продолжить общественную карьеру дозволялось лишь крошечной горстке из них. В огромном большинстве случаев такой конфликт заканчивался только со смертью одного из соперников. Узурпаторы были наиболее прямой и персонифицированной угрозой, перед лицом которой находился любой император и с которой он был склонен поступать соответствующим образом. Для императора было нормальным отвергнуть войну против внешнего врага ради борьбы с соперником-римлянином.

Узурпаторы не действовали в одиночку. Они нуждались в сторонниках, наиболее влиятельные из которых ожидали вознаграждения, включая продвижение по службе, и богатства, если восстание заканчивалось успехом. Если узурпатор терпел поражение, то многие из сделавших на него ставку, вероятно, должны были пострадать вместе с ним. Наказания часто распространялись и на членов их семей, особенно на исполнявших какую-либо должность, или чье богатство делало их привлекательной целью для доносчиков. Таким образом, даже те восстания, распространение которых бывало территориально ограничено, могли означать жизнь, смерть, заключение в темницу или разорение для людей в отдаленных провинциях, не вовлеченных в них непосредственно. Это был мир патроната, где могущественные люди прилагали усилия для обеспечения выгоды родственникам и друзьям. Такая паутина услуг и благодарностей во времена внутренних конфликтов могла оказаться очень опасной для всех.