О психологии западных и восточных религий (сборник) - Карл Густав Юнг

истинах, коренящихся в глубинах души, в чем не усомнится ни один человек, обладающий хоть каплей проницательности. Тут потребуется свобода духа, которая, как мы знаем, достигается лишь посредством протестантизма. Догмат вознесения для исторической и рационалистической ориентации равнозначен пощечине; таковой он и останется навсегда, если упорствовать в аргументации, нацеленной на разум и историю. Раз так, то перед нами явно случай, когда нужен психологический подход, ибо вышедшая на свет дня мифологема столь очевидна, что только умышленная слепота позволяет не замечать ее символической природы и символического способа ее понимания.

755 Догматизация вознесения Марии указывает на священный брак в плероме, который в свою очередь, как уже было сказано, означает грядущее рождение божественного младенца; тот в соответствии со стремлением Бога к воплощению выберет местом своего рождения эмпирического человека. Это метафизическое событие известно психологии бессознательного как процесс индивидуации. Поскольку этот процесс, как правило, протекает бессознательно (так повелось с незапамятных времен), то это должно означать нечто схожее с превращением желудя в дуб, с взрослением теленка и со становлением взрослого человека. Но если процессу индивидуации суждено стать осознанным, тогда сознанию предстоит столкнуться с бессознательным; между этими противоположностями должно установиться равновесие. С точки зрения логики это невозможно, так что приходится полагаться на символы, которые и обеспечивают иррациональное сочетание противоположностей. Символы спонтанно производятся бессознательным и дополняются сознанием. Главные символы этого процесса выражают самость, целостность человека, которая складывается, с одной стороны, из того, что им осознается, а с другой — из содержаний бессознательного. Самость есть τέλειος ἄνθρωπος — человек во всей полноте, чьими символами выступают божественный младенец и его синонимы. Этот процесс, описанный здесь лишь в общих чертах, можно наблюдать у любого из современных людей или вычитывать его в документах герметической философии средневековья; кому известно то и другое, то есть психология бессознательного и алхимия, будет изумлен параллелизмом их символов.

756 Различие между природным, протекающим бессознательно процессом индивидуации, и процессом осознанным поистине огромно. В первом случае сознание никогда не вмешивается, а потому итог процесса остается столь же темным, как и начало. Зато во втором случае на свет выходит так много мрака, что, с одной стороны, личность обретает просветление, а с другой — сознание неизбежно разрастается и наполняется. Встреча сознания с бессознательным должна создать предпосылки для того, чтобы свет, изливаемый на тьму, не только был объят тьмою, но и сам ее понял. Filius solis et lunae — как символ, так и возможность соединения противоположностей. Это альфа и омега процесса целиком, mediator (посредник) и intermedius (объединитель). «Habet mille nomina» (У него тысяча имен), говорили алхимики, имея в виду, что причиной и конечной целью процесса индивидуации является безымянное ineffabile (невыразимое).

757 То обстоятельство, что Божество на нас воздействует, мы способны постичь лишь посредством психики; при этом мы не в состоянии решить, исходят ли воздействия от Бога или от бессознательного, то есть для нас невозможно установить, являются ли Божество и бессознательное двумя разными величинами. Оба суть пограничные понятия для трансцендентальных содержаний. Но эмпирически с достаточной степенью уверенности можно утверждать, что в бессознательном имеется архетип целостности, спонтанно проявляющий себя в сновидениях и тому подобном; некоторая не зависящая от сознательной воли склонность состоит в том, чтобы стягивать другие архетипы к этому центру. Поэтому можно предположить, что такой архетип сам по себе находится в некоторой центральной позиции, сближающей его с образом Бога. Это подобие только усиливается благодаря тому, что данный архетип порождает символы, от века характеризовавшие и выражавшие Божество. Все перечисленное обусловливает известное ограничение выдвинутого нами выше положения о неразличимости понятий Бога и бессознательного: образ Бога, строго говоря, совпадает не с бессознательным вообще, а с его определенным элементом, с архетипом самости. Эмпирически мы не в силах отделить этот архетип от образа Бога. Да, возможно произвольно указать различия между обеими величинами, но это будет совершенно напрасным занятием, которое лишь способствовало бы разделению Бога и человека, следовательно, воспрепятствовало бы вочеловечению Бога. Вера, конечно, права, когда раскрывает человеку глаза и чувства на неизмеримость и недосягаемость Бога; но она же приучает к близости, даже к прямой связи с ним, и это как раз та близость, которая должна стать эмпирической, если не хочет быть чем-то бессмысленным. Я признаю действительным лишь то, что на меня воздействует. А то, что на меня не действует, словно не существует. Религиозная потребность направлена на целостность и потому усваивает преподносимые бессознательным образы целостности, что поднимаются из глубин психики независимо от сознания.

20

758 Читателю, полагаю, уже стало ясно, что обозначенный мною ход развития символических величин соответствует процессу дифференциации человеческого сознания. А поскольку, как было сказано во введении, рассматриваемые архетипы суть не просто объекты разума, но автономные факторы, то есть живые субъекты, то дифференциацию сознания можно понимать как проявление вмешательства трансцендентально обусловленных динамических комплексов. В таком случае именно архетипы осуществляют первичное преобразование. Но поскольку в нашем опыте нет психических состояний, которые можно было бы наблюдать интроспективно вне человека, то и поведение этих архетипов вообще невозможно исследовать, не учитывая воздействий наблюдающего сознания; потому вопрос о том, начинается ли процесс в сознании или в архетипе, никогда не будет разрешен, ведь иначе пришлось бы, вопреки опыту, либо отнимать у архетипа его автономию, либо сводить сознание к роли простого механизма. Наилучшего согласия с психологическим опытом можно достичь, если признать за архетипом определенную степень самостоятельности, а за сознанием — соответствующую его положению творческую свободу. Тогда, разумеется, между двумя относительно автономными факторами возникнет то взаимовлияние, которое заставит нас при описании и объяснении этих процессов выводить на передний план в качестве действующего субъекта то один, то другой фактор, даже в случае вочеловечения Бога. До сих пор христианское понимание избегало этого затруднения, признавая Христа единственным Богочеловеком. Но с нисхождением на человека третьего лика Троицы, Святого Духа, начинается христификация множества, и тут в полный рост встает вопрос, способно ли это множество людей сделаться совершенными богочеловеками. Подобная трансформация приведет к невыносимым конфликтам, не говоря уже о неизбежной инфляции, которой тотчас подверглись бы обыкновенные, несвободные от первородного греха смертные. В этих обстоятельствах лучше всего, по-видимому, будет вспомнить о святом Павле и расколотости его сознания: с одной стороны, он ощущал себя апостолом, непосредственно призванным и просветленным Богом, а с другой стороны — понимал, что является грешным человеком, который не в состоянии избавиться от «жала в плоти» и прогнать мучителя, сатанинского ангела. Это означает, что даже просветленный человек останется таким, каков