Шахта - Михаил Балбачан

– Евгений Семеныч, что же это за ужас был вчера? – патетически подняла выщипанные брови ученая дама.

– Ну, не знаю. Пока непонятно, действительно ли это был немецкий самолет, но если даже…

– При чем тут какой-то самолет? Я в самолетах ничего не смыслю, и потом, на то ведь и война! Я говорю про невообразимое свинство, учиненное этими развратными девками, извините, других слов и не подобрать!

– Гм. Давайте проведем с ними воспитательную беседу. Что до Грушевского, то по возвращении в институт я первым делом…

– Знаете, друзья мои, может… не надо быть… слишком строгими. То есть… поругать их, конечно, следует. Но ведь правда – война. Я не могу… – Вера Сергеевна заплакала.

Слепко присел на четвереньки и принялся раздувать едва тлевший огонек, подсовывая к углям отсыревший обрывок вчерашней газеты. Когда хворост наконец занялся, он распорядился будить народ. Его часы стояли, вечером он забыл их завести.

– Подъем! Подьем! – заголосила Вера Сергеевна. Из палаток высунулись нечесаные головы. Вскоре все, кроме моральных разложенцев, сидели кружком на кочках и завтракали.

– Стыдно стало, – предположила вторая ученая дама и значительно кивнула в сторону крайней палатки. Внезапно оттуда послышались неразборчивые выкрики. Наружу выползли все три девицы. Одна из них ревела, размазывая сопли по обрюзгшему, некрасивому лицу. Две другие, перебивая друг друга, взахлеб поведали, что Грушевский еще затемно вышел, якобы на минутку, да так и не вернулся, а утром открылась пропажа каких-то колечек и сережек.

– Ничего не понимаю, чепуха полнейшая! – пожал плечами Евгений Семенович.

– Профессорский сынок? Украл побрякушки и сбежал? Барышни, может вы его… переутомили? – изумлению Розы не было предела.

– Сбежал? Сбежал! Дезертировал! Испугался! – обрадовался подполковник.

Оживленно обсуждая это странное происшествие, мобилизованные доели кашу и попили чаю.

– Ну что же, товарищи, пора за работу! – объявил Голавлев.

– Товарищ начальник! Опять, кажется, звук, – Зоя осторожно дотронулась до руки Евгения Семеновича.

Действительно с юга, оттуда, где ниточка шоссе пересекалась с полоской леса, доносился слабый рокот моторов.

– Это не самолет, – авторитетно сказал Федор Лукич, – это трактор, и, похоже, не один.

– Смотрите, они, кажется, едут сюда!

– Работать надо, а не тракторы разглядывать! – возмутился подполковник, сам не сводивший глаз с шоссе. Там ползли какие-то серые пятна и что-то еще, помельче. Не то чтобы народ особенно заинтересовался, но копать почему-то никто не торопился. Вскоре мимо оврага проехал броневик с таким же точно крестом, какой был на самолете. За ним, оглушительно тарахтя, следовало несколько мотоциклов с колясками. Это были невиданные огромные серые мотоциклы с пулеметами. Ими управляли солдаты в серо-зеленой форме и глубоких касках. Через несколько секунд все это скрылось за кустами.

– Как же? – пролепетал кто-то.

– Вы туда гляньте! – пискнула Галя. По дороге валила уйма таких же мотоциклов и крытых грузовиков, а вдоль обочины, прямо по неубранному полю, двигались танки.

– Немцы! – страшным шепотом возвестил Федор Лукич.

– Не может быть! А где же наши? Где эта самая, несокрушимая и легендарная?

– Может, потому она и легендарная? – неприятно, совсем как Грушевский, усмехнулась Роза.

– Сволочь, просрал-таки страну! – тихо, но внятно выговорил Голавлев. Он сидел на земле, яростно вцепившись в свои реденькие седые волосенки.

«Значит, Москву уже взяли. Вот так, просто. Почему? Что мне теперь делать?» – прыгало в голове Евгения Семеновича. Все остальные, за исключением старика, с надеждой смотрели на него.

– Они нас сейчас заметят! В лес, быстро!

С треском и взвизгиваниями, они ринулись в чащу, один только Голавлев остался сидеть, как сидел.

– Стойте, стойте, не разбегайтесь! – закричал Слепко. Кричать ему было очень страшно. – Все сюда, сюда, я тут, – повторял он, забравшись на пень. Одна за другой, беглянки выходили из чащи. Растрепанные, поцарапанные, заплаканные, они окружили его.

– Все здесь?

Не хватало двоих: обворованной девицы и самой пожилой из чертежниц. Обе они так и сгинули. Никто их никогда больше не видел.

– Надо пробираться в город! – сказал Федор Лукич.

Женщины вдруг вспомнили о детях, внуках и обо всем остальном, что оставалось дома, и загомонили разом.

– Тихо! Тихо! Молчите! Нас услышат! Как они до сих пор нас не заметили!

За деревьями рокотали моторы.

– А может, заметили, – шепнула Роза, – очень мы им нужны!

– Нужны, не нужны… Ясно одно – нам надо возвращаться! Но не по шоссе, конечно.

– Они будут в городе гораздо раньше вас! Что вас там ждет? – заскрипел подошедший Голавлев, но этим только подстегнул всеобщее нетерпение.

– Я считаю, надо идти к реке, по той стороне до города ближе, – предложил Федор Лукич.

– Вода холодная, – проворчал Евгений Семенович.

– Лодку найдем!

– Нужно дождаться темноты и двигаться проселками.

– И сколько мы так будем добираться? Дня четыре? Вы понимаете, что за это время может произойти?

– Если честно, я ничего не понимаю. Но вы там за рекой тоже быстро не пройдете. И потом, там, возможно, тоже немцы.

– Возможно, везде уже немцы.

Через полтора часа Голавлев, Слепко, Роза и Галя сидели у маленького костерка и задумчиво пили несладкий чай. Все остальные последовали за Федором Лукичом. Подполковник объявил, что никуда не пойдет, Роза осталась из-за пошедшего на принцип Евгения Семеновича, а Галя из-за Розы.

– В деревню идти нужно засветло, – предложила секретарша, – ночью нам никто не откроет, даже разговаривать не станут. А немцев там нет, зачем им туда сворачивать?

– Кстати, как твоя девочка?

– У свекрови. А ваши как, Евгений Семенович?

– К счастью, они до сих пор на даче, там, я думаю… Послушайте, Александр Сергеич, не будьте вы ребенком! Чего вы тут один навоюете со своим парабеллумом?

– Еще раз тебе повторяю, Слепко, я человек военный, у меня приказ, приказы не обсуждаются.

Допив чай, они, прислушиваясь и озираясь, вышли к покинутому лагерю. За последний час, с тех пор как поделили продукты и большинство ушло в сторону реки, там ничего не изменилось. Все выглядело как-то нелепо, как театральная декорация.

– Как же вы тут будете? – предприняла последнюю попытку Галя. – Холодно же. И страшно.

– Мне не страшно, мне только очень горько, Галочка. Буду воевать. Вот вы своими ручками и окопчик мне выкопали. Сейчас сенца сюда брошу… Водичка есть, еду кое-какую вы мне оставляете. Как сыр в масле кататься буду. Помогите-ка лучше спуститься.