Откровение - Юрий Никитин

Калика пытался вырваться, Томас удерживал изо всех сил, акогда калика с яростью ударил Томаса кулаком в лицо, тот все равно держал, хотяв голове зазвенели колокола, а соленая кровь брызнула из разбитых губ.

— Не...дам...

— Дурак, отпусти!

— Ни...за... что...

Олег занес кулак для второго удара, сокрушительного, носбоку мелькнуло, захлопали крылья, их обдало порывом ветра. Олег в бессильнойзлости опустил кулак:

— Пусти, меднолобый... Эта сволочь уже удрала.

Руки Томаса разжались, но рыцарь не поднялся, лежа вытиралкровь из разбитого лица. В глазах его была ненависть.

— Мерзавец... — процедил он. — Язычник! Вотзачем пробрался в самое святое для истинного христианина. Но тут ты ошибся! Ятебе помешал, а теперь он вернется со всем своим воинством.

Калика дышал тяжело, морщился, прижимал ладонь к левомубоку. Между пальцами струилась кровь, алыми каплями падала на белые мраморныеплиты.

— Да, — сказал он хрипло, — эта сволочьсейчас вернется. Чем это он меня? Или это ты? Томас, он враг...

— Ты — враг!

— Нет, Томас.

— Врешь. Почему говоришь это только сейчас?

— Я сам только сейчас понял. Томас, надо уходить.

Томас с трудом перевернулся, поднялся на колени:

— Нет, ты не уйдешь. Я тебя задержу.

Олег прокричал разбитым ртом:

— Ты еще не понял?.. Это и есть враг...

— Нет! — крикнул Томас так, что вздрогнулистены. — Ты его ненавидишь, как все, что создано во славу Господа...Ненавидишь больше всех!

Олег поднялся, хватаясь за стену. Лицо было измученным, аголос внезапно упал:

— А ты?

— Я? — задохнулся Томас, набрал в грудь воздухадля крика, но опомнился, сказал ненавидяще. — Мне, как благородномурыцарю, отвратительна любая угодливость... даже от простолюдинов. Но у него этоот слабости душевной, от желания всем угодить! Он и подарки детям разносит, ачто от детей взять? Это не короли.

— Сегодня нет, — сказал Олег. — Сегоднянет... Хотя некоторые уже стали.

Томас насторожился:

— Что?

— Он уже получил силы больше, чем выказывает. Незаметил? У него нет врагов, а во всех христианских странах... а там народцу всебольше, уже поговаривают, что после смерти вашего бога, он сядет на его трон.

Томас закричал:

— Замолчи! Или я сам убью тебя! Господь бог бессмертен,он не может умереть!

Олег отступил, в зеленых глазах стояла такая тоска, чтоТомас задохнулся от бури в груди, но пальцы лишь крепче сжали рукоять меча.Олег пошел к двери:

— Будь здоров, сэр Томас.

— Ты куда? — крикнул Томас зло.

— Раз уж я здесь, погляжу, что за змеиное гнездо мыразворошили...

Томас выставил перед собой меч, направив острие в голуюгрудь отшельника:

— Не выпущу. Это мой мир, я давал обет защищать. А ты —враг.

Олег покачал головой:

— А если попытаюсь?

— Убью, — сказал Томас. Он провел по губамшершавым, как терка, языком, повторил хрипло и убежденно. — Убью!

— А как же... дружба?

Томас вскричал как раненый зверь:

— Молчи! Сам знаешь, в мир пришло... нечто выше дружбы,выше кровных уз, выше всего! Наш Господь ревнив, он требует всего... и мыотдаем все!

Олег смерил взглядом расстояние от кончика меча до груди,его зеленые глаза снова уперлись в Томаса:

— Ты уверен, что успеешь?

Томас ощутил в груди странное жжение. Острый конец посохаупирался ему в грудь, там блестела искорка. Мышцы отшельника были толстые, каксытые удавы. Страшное острие пронзит стальной доспех как пленку бычьего пузыря.Взгляд калики печален, но Томас помнил, с какой холодной жестокостью язычникубивал и тут же забывал про жертвы.

— Рази, — выдохнул он со страннымоблегчением. — Может быть, и я успею... А нет, то сложу голову, защищаяПречистую Деву...

Внезапно в глазах Олега блеснула тревога, он чуть повернулголову. Томас тоже скосил глаза в ту сторону, и лишь когда в ушах прогремелстрашный звон, когда оглох и ослеп от искр в глазах, понял, что подлыйотшельник не родился отшельником, знает все хитрые уловки, а его, героясарацинских походов, поймал на самом простом...

Он рухнул на пол, пытался ухватить противника, теперь ужепротивника, за сапог, но толстая подошва мелькнула перед лицом и пропала. Томасподнялся на четвереньки, тряхнул головой, в ушах звенели все колокола, словносам себе саданул железным сапогом по железной голове. В глубине зала мелькнулафигура в звериной шкуре. Красные волосы развевались как пламя, что грозит сжечьвесь... этот хехалот.

— Черт бы тебя побрал, — выкрикнул Томасяростно. — Я сам... своими руками привел врага престола Господа своегопрямо в хеха... небесный дворец, полный благочестия и святости!

Рыча от стыда и бешенства, он поднялся, держась за стену,тряхнул головой, очищая взор. По мраморным глыбам сползали капли крови, его иНиколая-угодника, он же Санта Клаус, а может и проклятого язычника. Стиснувчелюсти, он собрал рыцарскую волю и достоинство в кулак, бросился с обнаженныммечом в руке через анфиладу залов.

Три или четыре величественных зала были пусты, еще в двух онсмял стражу. В голове была ослепляющая ярость, он помнил лишь, что кого-торубил, кого-то просто сшиб так, что несчастный ударился о стену, где вспыхнуло,и на пол осел белоснежный хитон с множеством крыльев. Когда понесся дальше,взрывая благоговейную тишь грохотом тяжелых сапог, внезапно услышал негромкийвскрик:

— Эй, рыцарь!..

Он оглянулся, настороженный и злой, готовый увернуться какот брошенного дротика, так и летящей стрелы. В боковом коридоре возник высокийсухощавый серафим. Меч торчал из ножен, руки серафима были далеки от рукояти.Он приложил палец к губам, сказал так же негромко:

— Если ищешь женщину, то не здесь, не здесь...

— А где? — выкрикнул Томас во всю мощь легких...

Серафим поморщился, но все же указал, правда, совсем вдругую сторону:

— Третий зал... поворот налево... еще двое ворот. Тамна двери крылатый лев с бычьей головой...

Он не договорил, как Томас развернулся, стены замелькали,светильники слились в блистающие полосы. Двери распахивались как от пинка, хотяТомас иной раз вроде бы не успевал поднять ногу.

Мимо двери с крылатым быком едва не пробежал, тот похожразве что на толстого ягненка, но меч в руке протестующе дернулся, сделалслабую попытку вывернуться. Томас с ходу шарахнул ногой, створки распахнулись стакой силой, что от удара о стены посыпались драгоценные камешки.