Размышления о богослужении - Георгий Петрович Чистяков

того только, чтобы порадоваться выходу этой поэтической книги, написанной Иоанном Павлом II незадолго до смерти. Таких примеров много. Да будет ваша совесть спокойна, в данном случае нас вели туда, куда надо – ко Христу.

Яков Кротов: Я на всякий случай дам справку. Все-таки работа в Институте толерантности при Библиотеке иностранной литературы – это не церковное служение. Толерантность – не христианская добродетель, а одно из средств организации общественной жизни на началах сотрудничества, и толерантность включает в себя нетерпимость к нетерпимости. Это мало кто понимает, особенно в России, к сожалению. Так вот: запрещено запрещать, и именно по этой логике толерантность в определенных ситуациях требует запрета коммунистической партии. Компартии бывают разные, но, когда речь идет о компартии, которая действовала здесь с 26 октября 1917 года до известного августа 1991 года, это не то, что какая-нибудь компартия в Соединенных Штатах или на Мальдивских островах. [У КПСС] есть определенное прошлое, через эти точки можно провести только одну прямую. А по-христиански, конечно, чего запрещать? Простить, призвать к покаянию…

Владимир Файнберг: Я хотел сказать последнему из тех, кто звонил, что он, как мне кажется, впал в ту же ошибку по поводу наказания болезнью или смертью, в которую когда-то впал и я. Этот вопрос обличает человека, что он невнимательно читал Библию. С тем же вопросом я обратился в свое время к отцу Александру Меню, полагая, что болезни посылаются в наказание человеку, и гнев Божий таким образом торжествует. Он мне сказал: «Помилуй Бог! Откройте первые страницы Библии, там ясно написано, что болезни и смерть пришли в мир с дьяволом. К Богу все эти безобразия не имеют никакого отношения». Не знаю, как для вас, но для меня это было величайшим облегчением, мне стало светлее жить. И то, что так тяжело и так долго болел отец Георгий, – это не Бог его наказывал. Существует, очевидно, такая пропорция: чем сильнее светит человек, тем больше ополчаются на него темные силы.

Яков Кротов: А я позволю себе напомнить слова Спасителя, когда Он сказал, глядя на одного слепца, что ни этот человек не согрешил, ни его родители не согрешили, как думали окружающие, а что с ним эта беда для того, чтобы на нем проявилась сила и слава Божья. Здесь надо помнить, что слава Божья («шехъна» по-еврейски) – это прежде всего сияние, ослепительное сияние, которое может даже исцелить и заставить видеть слепого. И поэтому смысл страдания и зла – в присутствии преображенного Христа.

У нас есть звонок из Смоленской области. Людмила Ивановна, добрый день, прошу вас.

Слушатель: Здравствуйте. Дай Бог вам здоровья и долгих лет жизни, чтобы вы несли нам просвещение. Я по рождению православная, но – по рождению. Я различаю веру и Церковь, это вещи разные. Такие священники, как отец Георгий, Александр Мень – это золотые крупинки среди священнослужителей. <…> Но можно ли назвать священником человека, имеющего сан, который бегает по полям с автоматом, пуская его в ход, будь то Чечня, или Афганистан, всё равно где? Нужно больше таких, как Мень и отец [Георгий], недавно умерший, а тут – нб тебе, всё больше священников-«патриотов».

Яков Кротов: Спасибо, Людмила Ивановна. Вот передо мной статья отца Георгия 1996 года в связи с ультиматумом генерала Пуликовского о том, что он разбомбит Грозный. Отец Георгий пишет: «Если мы действительно православные христиане, а не просто хотим сделать из православия новую национальную идеологию, которая заменила бы марксизм, то нам необходимо понять, что быть христианином можно только на путях ненасилия»[101]. И дальше отец Георгий, что характерно для него, начинает объяснять, обращаясь к языку оригинала, слова Спасителя из Нагорной проповеди. Греческое ἀντιστῆναι означает не вообще «не противьтесь злу», а «не отвечайте на зло злом». Греческий нынче многие знают, но он же классик, он пишет: «Важно понять, что в этом заключается ответ Христа на римский принцип vim vi repellere licet («силу позволено отражать силой»).

Хорошая новость: православные священники, даже в современной России, не бегают с автоматами. Они их иногда надевают и позируют перед фотографами, но все-таки остается в силе канон: если священник прольет чью-либо кровь, он отстраняется от священнического служения. Это крайне важно помнить.

Что до того, каким быть православному священнику… С автоматом отец Георгий не бегал, а все-таки, Алла Глебовна, вас не смущало, что священник, духовный отец – и в то же время в каком-то смысле просто коллега, с которым работаете вместе как литератор, как редактор? Он действительно один такой из этих трех богатырей. Как на ваш взгляд, это плюс или минус?

Алла Калмыкова: Это было просто здорово! Потому что у отца Георгия не существовало отдельно христианство, отдельно – его служение церковное и отдельно – его филологическая, научная деятельность. Это было пронизано его верой. Всё, что он привносил как блестящий филолог и гуманитарий в свое постижение Евангелия, – это невероятное богатство. Вы знаете, до того, как он издал свои книги, Новый Завет несколько плоско для меня выглядел. Вот я его читаю – ну какая у меня глубина постижения может быть? – смешно говорить: отдельные какие-то озарения на отдельных стихах. Но когда я прочитала комментарии отца Георгия к Евангелию, ко всем четырем, оно у меня получилось объемным, приобрело глубину и какую-то ретроспективу, такой, знаете, гул возникал, куда вплетались все народы, все языки, все традиции. Тот метод толкования, который применял отец Георгий (через древние языки, через сопоставление переводов на французский, немецкий, какой угодно еще язык), давал возможность уточнить смысл и вдруг вскрыть темное место. Оно озарялось каким-то светом и становилось удивительно ясным, интуитивно ты чувствовал, что он точно попал, что это не его умствования, а так оно и есть. Поэтому – как отделить одну сферу жизни отца Георгия от другой, я не знаю.

Яков Кротов: Спасибо. Владимир Львович, и в заключение – для вас чем отец Георгий дорог и, все-таки еще раз спрошу, чем отличен от того же отца Александра Меня? Какую бы главную черту вы назвали для себя?

Владимир Файнберг: Пламень, пылание, невероятная эмоциональность, которой имя – искренность сердца.

Яков Кротов: А это не отпугивало людей? Видите, трудно прийти к Богу, трудно сделать первый шаг – и натолкнуться на экспансивность, позвольте мне такое слово употребить. Ведь православная традиция подозрительно относится к эмоциональности.

Владимир Файнберг: Я не знаю ни одного человека, который бы отпрыгнул от отца Георгия. Все, кого я знаю, были счастливы этим даром.

Яков Кротов: