Избави нас от зла - Том Холланд

повторяю свое обещание, Миледи. Перед тем как я использую книгу для удовлетворения своих помыслов, будут исполнены ваши, о чем мы договорились еще в Лондоне.

Она подошла к Миледи ближе, протянула руку и сказала:

— Итак, пора. Дайте мне книгу.

Миледи глубоко вздохнула. Глядя на нее, я подумал, что она никогда не выглядела более миловидной, хотя и не могу объяснить, почему с такой внезапной силой почувствовал это именно в тот момент, несмотря на очевидное доказательство ее вероломства. Я наблюдал, как она медленно протянула книгу. Маркиза схватила ее, раскрыла и тут же стала читать. И сразу же точно так же, как прежде, моему существованию, казалось, пришел конец.

Ловелас помолчал.

— Как описать это? — задал он сам себе вопрос, тряхнув головой. — Появилась мощная линия власти, в вихревом токе которой оказались все мы. Но она была еще чище, еще менее видимой, чем на мосту. Возникло ощущение, будто мир вокруг нас становился все менее различимым, превращался во что-то нереальное, и я чувствовал, что исчезаю из него, тогда как моя боль начала слабеть и плавиться в этой власти. Я осознавал, милорд, что не мог уловить смысл происходившего, и все же то, что я чувствовал и видел, не могло уместиться в рамки мира смертных. Все время, все сущее, казалось, растворялось, сливаясь в единое мгновение таким образом, что за одну секунду я постигал мириады самых разных вещей. Однако сейчас, рассказывая о них, я вынужден делить их на части, разбирать по косточкам, тогда как на самом деле эти знания представляли собой нечто целое.

Он прищурил глаза и заговорил шепотом:

— Моя боль… О раны Господни, это была моя боль! Как только она начинала раздирать меня, я видел проблески кошмаров, которые являлись мне, когда я лежал в беспамятстве. Я был трупом, из которого вырывались наружу кишки. Крохотное дитя, обмазанное кровью. Но теперь, милорд, я смог разглядеть лицо этого ребенка. У него были выпученные мертвые глаза, одутловатые щечки личинки и жадные, прожорливые челюсти. Едва взглянув на эти челюсти, я снова согнулся пополам от вонзившейся в меня боли, потому что в моем воображении они вгрызались в мягкую плоть моих внутренностей. Я истекал кровью, она хлестала изо рта, ушей и ноздрей, она сочилась из всех отверстий и пор. Мне виделось, как она подхватывалась тем могучим вихрем света, который, совсем недавно казавшийся таким чистым и невидимым, теперь темнел, становился густым и безостановочным водоворотом устремлялся в единственную точку тьмы. И я знал, что этой точкой было то место, где лежал голем, где Паша превратил своего врага в прах. И это место находилось в самом сердце могучей линии власти, там, где тьма омывалась ярким пожаром ледяного холода. Как раз на этом месте стояла Маркиза, воздев руки к небесам. И она смеялась.

— Смотрите! — кричала она. — Смотрите!

Маркиза сбросила плащ, и я увидел, что ее лицо светилось возвратившейся миловидностью, не только восстановившейся, но и ставшей лучше прежнего, потому что на ее нынешнюю красоту было жутко смотреть.

— Вы обещали! — услышал я крик Миледи.

Маркиза вздрогнула и, казалось, по всей ее фигуре пробежали вспышки прожорливой тьмы.

— Вы обещали!

— Нет! — откликнулась Маркиза.

Она снова покрылась мерцавшими вспышками, словно какая-то ее часть уже была охвачена черным пламенем.

— Что вы можете понять? Вы не в состоянии ни видеть, ни чувствовать то, что я смогла сделать, чем смогла стать!

Ее продолжали охватывать все новые вспышки, она уже почти растворилась в них.

— Передо мной промелькнула вечность, — кричала она, — она там, она здесь, я держу ее в руках!

Она держала в руках книгу, а потом книги не стало, не стало и Маркизы. Темное пламя унеслось прочь, словно подхваченное неистовым порывом ураганного ветра. Там, где только что стояла Маркиза, зияла прореха тьмы, и я чувствовал, что моя боль, я сам и весь мир устремились в эту дыру. Я увидел, оказавшись по другую сторону этой дыры, контуры лица и понял, что это скала-стена из моих бредовых снов. Но теперь это лицо смотрело на меня, и я увидел, что оно вовсе не из камня. Лицо нахмурилось, встретив мой взгляд, и темноту внезапно залил ослепительный свет. Потом снова воцарилась тьма, и я растворился в пожаре разбушевавшейся боли. Ни вокруг меня, ни во мне не было ничего, кроме боли. Потом вообще ничего не стало.

Как и прежде, я не чувствовал хода времени. Только когда между моих зубов с силой протиснулось горлышко бутылки, когда я ощутил вкус мумие, которое обожгло мне горло, я вообразил, что начал приходить в себя, что боль понемногу отступает. Но облегчение оказалось временным, мои ощущения оставались нечеткими. Я смутно осознавал тряску кареты и вспоминал, как когда-то давным-давно я точно так же лежал, уткнувшись лицом в закутанные шелком колени, и ощущал нежные пальцы какой-то леди, поглаживавшей мне волосы. Убаюканный их прикосновениями, я и теперь погружался в сладкое забвение, дарованное милосердием этих пальцев. Но боль снова, и очень скоро, стала вмешиваться в мой сон, опаляя его вспышками жжения, которые распространялись подобно языкам пламени на поверхности озера из разлившегося масла. Я оставался бесчувственным ко всему, кроме этой боли, но время от времени в моем воображении возникало лицо склонившейся надо мной Миледи и чудился холодный, насмешливый взгляд Лайтборна. Смутно помню, что потом стал ощущать ветерок, обдувавший мне щеку, и покачивание из стороны в сторону, вперед и назад, как это бывает, когда сидишь в плывущей по волнующемуся морю лодке. И все же это происходило за порогом моих ощущений, казалось совершенно непреодолимым вызовом моей воле, моим способностям принимать решения, пытаться перестать быть тем, чем я стал: жертвой и жалким рабом собственной боли.

Потом я снова ощутил на губах вкус мумие. Проглотив лекарство, я подумал, что очень и очень давно ощущал его вкус в последний раз. Над головой раздавались крики чаек. Я лежал на чем-то таком, что почти незаметно и очень плавно покачивалось, а когда пошевелился, мне показалось, что подо мной голые доски. Я открыл глаза. Меня окружала почти полная темнота, но возле себя я смутно разглядел человеческую фигуру. По матовому холодному блеску кожи я понял, что это Лайтборн. Я посмотрел ему в глаза, и он ответил мне улыбкой, хотя в его взгляде не было дружеского участия.

— Наконец-то очнулись!

— Где мы? — пробормотал я.

— На борту прекрасного корабля «Праведный пилигрим».

— Где мы пришвартованы?

— В Дептфорде.

Я поднял на него взгляд. Его ответ так удивил меня, что я едва не