Политолог - Александр Проханов

По соседству на металлическом подносе был насыпан перегной, валялись гнилушки, пахло тленом и сыростью. Возвышался небольшого размера, гнилой пенек, какие во множестве встречаются в мокрых лесах. На пеньке был выращен гриб. Ножка гриба, погруженная в прелую древесину, блеклая и кривая, тянула кислые соки. Шляпка, перепончатая, напоминавшая воротники средневековых испанских дам, была покрыта едва заметной ядовитой росой. Над воротником шевелилась, хлопала глазами голова театрального режиссера Райкина-младшего. Стрижайло сразу узнал его по щербатому рту, изможденному лицу, синеватым теням на бескровных щеках. Режиссер переживал муки творчества. В нем созревали споры, — мельчайшей пудрой покрывали перепонки шляпки, хрящевидные уши, влажную, лысеющую голову. Было видно, что созревание требует от гибрида всех духовных и физических сил. Он извивался, пробовал шутить, копировал своего знаменитого отца — родоначальника современных юмористов и комиков. Стрижайло понимал, что видит перед собой не каприз научной фантазии, не генетическую шутку ученого, а опытный образец оружия нового типа. Созревшие споры с помощью ветра, или насекомых, или специальных контейнеров-спороносителей будут рассеяны в атмосфере, перенесутся через океаны и континенты и превратятся в бесчисленных юмористов и хохмачей, вызывающих у населения планеты судороги и колики смеха. Превратят человечество в хохочущую, одуревшую от смеха массу. В таком, непрерывно хохочущем человечестве остановится развитие, заглохнут мыслительные процессы, исчезнут достижения науки и культуры, и люди в течение одного поколения превратятся в дебилов и вырожденцев. Эта «смехотронная бомба» развяжет войны нового поколения, где тысячи крохотные, синхронно сюсюкающих Жванецких и миллионы безостановочно говорящих Задорновых подорвут основы цивилизации. Вид гриба был устрашающ. Стрижайло подумал, что следует немедленно подготовить доклад в ООН о запрете этого оружия массового поражения, заключить между странами договор о его нераспространении. Но что тогда случится с баснословными гонорарами халтурщиков из передачи «Аншлаг»? Над этим предстояло думать и думать.

— Вы не утомились? — заботливо поинтересовался Потрошков. — Обычно возле этого гриба меня охватывает сонливость. Быть может, экстракт этой поганки мы используем в качестве снотворного. Уже ведутся переговоры с Брынцаловым.

— Я не устал, — отозвался Стрижайло, понимая, что любезность Потрошкова мнимая. Экспозиция гибридов должна травмировать психику, обезоружить и парализовать волю, после чего будет предпринято мощное психическое воздействие.

Его внимание привлекла большая цветочная кадка, наполненная влажной землей, из которой произрастало африканское дерево с косматым стволом, похожим на мохнатую медвежью лапу. Шерстяной ствол был пропитан сыростью, из него тянулся сочный темно-зеленый стебель с дивным, нежно-фиолетовым цветком орхидеи. Растение-паразит сосало из дерева соки, питалось чужой плотью. Чашечка цветка сладко благоухала, нежно дурманила, пленяла ненатуральной изнеженной красотой. Из этой чашечки, окруженная тычинками, выступали голова режиссера Виктюка, розовая шея, полные плечи, взволнованно жестикулирующие руки. Полуцветок, получеловек, неспособный самостоятельно добывать питательные соки земли, он тянул их из чужого древесного тела, перерабатывая в эфемерную красоту. Стрижайло с мучительным любопытством наблюдал его телодвижения, жеманную мимику, всплески небольших изящных рук. Цветок-гомосексуалист действовал на него завораживающее. Затягивал в свое пленительное извращение. Стрижайло казалось, что он, вдыхая аромат орхидеи, начинает менять пол. У него растут груди, исчезает в паху обременительный отросток. Пугаясь, он провел ладонью в промежности, убеждаясь, что все на месте. Но больное воздействие продолжалось. Он менял сексуальную ориентацию, до такой степени, что захотелось наброситься на Потрошкова, резко нагнуть, чтобы была видна поясница и пухлые ягодицы, и грубо, по-тюремному «опустить», как поступают уголовники в камере. С усилием преодолел наваждение. «Ни за что!», — приказывал он себе, спеша прочь от цветка-извращенца.

Однако, то, что он увидел, не принесло облегчения. Драматург Радзинский, рыжий, крашенный хной, с лицом, похожим на кожаный чулок, хохотал, скалил зубы, дико подвывал, исходил мелкими судорогами и смешками. Пугал революцией, возвратом большевизма, доказывал злой абсурд русской истории. Но при этом имел только верхнюю половину туловища. Чуть ниже пупка туловище обрывалось, и возникала абсолютная пустота. Было неясно, на какой биологической основе развился гибрид.

— Не удивляйтесь, — угадал его недоумение Потрошков. — Этот, по-своему замечательный тип выращен на основе микроорганизма, то ли амебы, то ли инфузории-туфельки. Наведите микроскоп чуть ниже его пупка, и вы увидите материнский организм.

Стрижайло отказался от микроскопа, любезно протянутого Потрошковым. Ему было страшно. А что, если этим микроорганизмом является спора «сибирской язвы»? Что если именно из Радзинского изготовляют порошок белого цвета и в конвертах отправляют в Госдепартамент США? Что если этот слегка истерический, но, в общем, безобидный театрал является порождением Аль-Каиды? А если так, то как соотносятся Потрошков и Бен Ладен? Все эти вопросы были ужасны, требовали разрешения, но мало было одной интуиции, нужна была доказательная база.

— Нет, нет, — успокаивал его Потрошков. — Религиозным терроризмом здесь не пахнет. Просто мы хотим воскресить исчезнувший вид динозавра, и все это не более, чем приближение к заветной цели… Посмотрите сюда…

Стрижайло повернул голову и увидел большой стеклянный террариум. За стеклом были разложены валуны, осколки кремня. Сверху светила обогревающая лампа, создавая в террариуме ровный жар. На этом искусственном солнцепеке лежало огромное окаменелое яйцо динозавра, белое, гладкое, с прилипшими частицами древних пород. Стрижайло увидел, как по белой оболочке яйца пробежала неровная трещина. Выломался фрагмент, как откалывается от стены штукатурка. Сквозь неровную дыру, в густой слизи, протолкнулась седая голова режиссера Любимова, утомленная, с тяжелыми веками, складчатой стариковской кожей. Опираясь локтем о край скорлупы, он пытался вылезти наружу, как вылезают провалившиеся в канализационный люк бомжи. Это стило ему громадных усилий. Зоб тяжело дышал. На губах вздувался болезненный пузырь. Птенец доисторической рептилии вылезал из яйца, воскрешенный через тысячи лет после вселенской катастрофы, возвращая мир во времена, когда в гигантских хвощах и папоротниках, среди горячих болот раскрывало зубатую пасть безобразное чешуйчатое чудище, оглашало леса диким хрипом и скрежетом. Режиссер Любимов напрягал локоть, но скорлупа под локтем обломилась, и он рухнул вглубь яйца и затих, не имея достаточных сил вытащить бронированное тело и длинный чешуйчатый хвост.

Стрижайло вдруг стало дурно. Зловонье террариума, гнилостный запах птенца заставил содрогаться желудок. Он беспомощно прислонился к кафельной стене.

— Вам дурно? Воды? — обеспокоился Потрошков. — Пойдемте отсюда. Это всего лишь малая часть лаборатории.

Они опять оказались в бесконечном коридоре, в матовом свете, среди запечатанных дверей. За ними мучалась живая материя, в которую вторгался своевольный человеческий разум, играя на клавиатуре природы легкомысленный диксиленд, отчего содрогалось сотворенное Богом мироздание.