Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

— Прости, Байгали!

Он понуро оглядывается и, кажется, в искреннем сожалении намеревается преклонить колени.

— Ладно-ладно, сынок, не время сейчас! — Рука Матвея неожиданно мягко ложится на шею растерянного мужчины. — Будет тебе! Скотина — и та спотыкается, а ты человек, мог ошибиться. После поговорим. Где Айдар?

— Внутри.

— О нас знает?

— Нет. Клянусь, Байгали, нет! — поспешно отвечает Касым на пристальный взгляд Матвея, облегченно разворачивая плечи. — Давид бы меня раньше тебя достал!

— Молодец, Давид, — довольно кивает мужчина и отвешивает барский поклон в толпу. — Да будет полон дом твой детьми и богатством, а дастархан — живой беседой и вкусной едой! Веди, Касым, — коротко командует повинившемуся баю, шагая сквозь строй расступившихся перед ним мужчин, — да джигитам своим накажи быть начеку: пришло время решить вопрос с Шаманом.

Босс не намерен брать нас с мамой с собой, я это чувствую, а потому согласно киваю на предложение отца Ильи подождать в машине, пока он будет решать вопросы с Матвеем, и послушно сажусь в салон. Ни к чему ему еще додуматься запереть нас. Но как только его высокая фигура скрывается из виду, я целую маму в щеку и выскальзываю на улицу, оставив за дверью «Мерседеса» ее возмущенный вскрик.

— Пожалуйста, мамочка, ты только не волнуйся! Я быстро! Посмотрю и вернусь!

Освещенный тусклыми фонарями заводской двор, несколько десятков дорогих авто с редкими скучающими водителями внутри и паренек-охранник на входе, примерно моих лет, оставленный на посту, видимо, старшими товарищами, озаботившимися прибытием таких важных персон, как Байгали и Большой Босс. Все довольно страшно и неуютно, но беспокойство за Люкова сильнее меня, и я бегом пересекаю широкий двор и уверенно проскальзываю сквозь мальчишку, огорошив последнего новостью, что перед ним ни много ни мало — названная дочь самого Байгали! Отметив про себя его присмиревший взгляд, как привычную реакцию на присутствие на подобных мероприятиях женщин. Спускаюсь по ступеням, распахиваю тяжелую массивную дверь и застываю на входе в большой ангар, в середине которого, вокруг ярко освещенного круга колышется затаившая дыхание толпа людей…

Я вижу его сразу, и непослушные ноги тут же едва не предают меня.

Мой невозможный Люков! На ринге! Один против двоих бойцов! Я никогда не присутствовала на подобных боях, но мне не нужно быть специалистом, чтобы оценить несправедливую расстановку сил и всю серьезность развернувшегося передо мной действия. Я так давно не видела его — кажется, целую вечность! — и сейчас прикипаю к Илье жадным взглядом, толкая вперед, словно налитое свинцом, непослушное тело. Не мое, чужое. Такое же нереальное и эфемерное, как вставшая перед глазами картина неравной драки.

Он остриг свои светлые волосы и стал, кажется, еще сильнее. Свободные серые штаны туго перетянуты на гибкой талии темным поясом-кушаком, на широких плечах и спине следы от множества ударов…

— Это его четвертый бой… Четвертый бой! Господи, — убито вздыхает рядом знакомый голос. — Что же я наделал! Будь я вечно проклят, но только пусть мой сын останется цел! И жив! — сипло добавляет, когда Илья жестко встречает плечом нацеленный в него удар и пропускает еще один — скользящий удар ногой в бедро от второго соперника.

Мы встречаемся с Градовым в этом незнакомом зале как два случайно притянутых друг к другу родных человека, связанные общей бедой. Случайно находим плечами друг друга, и я забываю, что ослушалась его, а он — что оставил меня в машине.

— Илья сошел с ума… — потерянно шепчу, впиваясь пальцами в руку Босса. — Пожалуйста, Роман Сергеевич, нужно немедленно прекратить это!

— Я не могу остановить бой, Женя, это дело чести всех сторон. Мне не простят этого здешние баи, поставившие на бой деньги, — но мне плевать на них! Мне не простит вмешательства сам Илья. Слишком поздно я принял сына в свою жизнь, чтобы полагаться на его доверие.

— Но как же так… — изумляюсь я, холодея сердцем. — Его ведь могут покалечить!

— Он дал согласие на бой, Женя. Сам. Нам остается только надеяться, что Илья не решил свести счеты с жизнью, в противном случае он должен справиться.

Удар, еще удар, и я вновь выпадаю в нереальность, в которой два крепких парня, сотканные из одних только мускулов и кожи, пытаются загнать Люкова в угол.

— Что он делает? Что делает?! Они же пробуют его, а он почти не сопротивляется? Все! Я не могу на это смотреть, я прерываю бой и к чертовой матери всех!

— Нельзя, Роман, — до меня, как сквозь вату, доносится уверенный голос Матвея, раздавшийся вдруг за нашими спинами. — Слово джигита закон! Ты лучше посмотри на него. На его лицо. Он же играется с ними, сучий волчонок! Вот как сейчас! — замечает мужчина, когда Илья, стремительно развернув корпус, ударом ноги отбрасывает одного соперника на мат, а другого достает в голову сжатой в кулак рукой, снова оказавшись в боевой стойке в центре круга. — У него едва задета бровь и подбородок — и это все. Все, Роман! Играет, я твоего щенка знаю!

Не знаю, что видит Матвей, думаю, Босс тоже сейчас едва ли солидарен с ним. Мы вновь застываем накренившимися вперед статуями, со вскинутыми к груди руками и забываем о дыхании, когда две темные фигуры обступают Илью, успешно нанося ему боковые удары.

Он отступает в сторону и вдруг спотыкается, припав на колено, только чудом избежав прямого попадания летящей ступни в голову.

— Илья! — я больше не могу молчать и так сильно кричу, что гул, стоящий в ангаре, враз смолкает, дав моему звенящему голосу прорезать на миг образовавшуюся тишину. — Пожалуйста, миленький! — я не знаю, что сказать и просто реву. Расталкиваю руками чьи-то спины, плечи, пробираясь к тому, без кого жизнь просто закончится для меня. — Я так тебя люблю, слышишь! Очень-очень! Пожалуйста, не дай им себя убить!

Он не смотрит на меня, он не видит меня, но что-то в нем неуловимо меняется. Больше он не играет. Он просто быстро и четко расправляется с теми, кто почти загнал его в угол.

Вот теперь я вижу бой — страшный, стремительный и тихий. Тот бой, которого, должно быть, ждут от него все здесь присутствующие, — настолько тесно сужается кольцо вокруг бойцов, и затихает в предвкушении близкой и невероятной то ли победы, а то ли расправы зал.

Люков — словно отточенный смертельный клинок — летящий и безжалостный. Каждое его движение почти неуловимо глазу, тело налито стремительной силой, и я ловлю себя на мысли, что обычный человек не может быть таким совершенным воином. Не может вот так враз оставить одного соперника лежать бездыханным на полу, а уже через мгновение занести руку над другим для последнего в этой изначально неравной схватке удара.

— Илья, стой! — я срываюсь с места, сбрасываю с себя чужие руки и вылетаю в круг, не слыша за спиной изумленный окрик Босса. Просто не желая его слышать!

— Осторожно, Женя! Что ты делаешь?! Его опасно трогать в таком состоянии!