Лаки - Джеки Коллинз

В полуподвале размещалась просторная дискотека с зеркальными стенами, цветомузыкой и богатой коллекцией рок-альбомов. В другой комнате находилось два бильярда. А еще личный кинотеатр на тридцать мест.

Не то чтобы они когда-нибудь кого-нибудь принимали. Олимпия панически боялась показываться на людях, даже после того, как ее шрамы от ожогов давно прошли, а чудеса пластической хирургии вернули ее лицу прежнюю привлекательность. Она стеснялась своего веса. Некогда симпатичная толстушка, Олимпия Станислопулос ныне весила все двести фунтов. Толстая, белокурая, истеричная наследница огромного состояния, которая прячет свой жир под просторной одеждой, клянется Ленни, что соблюдает диету, а сама посылает служанку за шоколадом, пирожными и конфетами – словом, за сладким.

– Ленни! – опять заверещала она.

Он встал и нехотя отправился искать жену.

Она стояла посреди просторной кухни и с печальным видом рассматривала содержимое большого, как в ресторане, холодильника, заполненного до отказа. Вокруг нее крутилась взволнованная служанка.

– У нас никогда нет ничего вкусного, – пожаловалась Олимпия.

– Ленч был только час назад, – напомнил Ленни.

– Что ты называешь ленчем – морковку и сельдерей? – фыркнула она. – Всякие бывают диеты, но такая ни в какие ворота не лезет.

– Тебе следует лечь в клинику, – заметил он. – Сама же себе облегчишь жизнь.

Ее голубые глазки блеснули злобой.

– И тебе тоже, да? Жена отправится в жиротопильню, а звезда тем временем рванет по девочкам.

Началось. Вечные упреки. Сколько еще можно терпеть?

– Не понимаю, почему ты упираешься, – ровным голосом сказал он. – Только благодаря помощи профессионалов ты сможешь избавиться от лишнего веса.

– Пошел ты к черту, – огрызнулась она. – Тебе нужно только одно – избавиться от меня, чтобы превратить этот дом в бордель.

Она ни разу не поймала его. Но не верила ни единому его слову. И правильно делала. Он не являлся образцом супружеской верности. Трахаться – один из способов облегчить боль.

А что ему оставалось делать? В его памяти все еще звучало то, трехлетней давности, известие об авиакатастрофе. Телефонный звонок. Траурный голос в трубке. Бессвязный рассказ о случившемся. «Ваша жена... ужасная трагедия... Франческа Ферн погибла... кошмар...»

Сначала он решил, что Олимпия тоже умерла. Но нет. Она осталась жива и находилась в коматозном состоянии. Получила страшные ожоги. Подключена к системе жизнеобеспечения. Его уже ждал самолет. Казалось, прошел только миг, и он снова оказался в Европе, в больнице, около постели жены.

Олимпия. Ее белокурые волосы сбриты, одна сторона лица и правая рука – сплошной жуткий ожог.

– Она останется жить, – заверили его врачи. – Но необходимо, чтобы у нее было желание жить.

В больницу приехали Димитрий и Лаки. Она стояла в стороне, белая и подавленная, со странным выражением на лице – казалось, вот-вот прорвется наружу сдерживаемое сумасшествие.

Ее глаза прятались за огромными темными очками. Когда Димитрий склонился над постелью больной, Ленни удалось отвести ее в сторону.

– Нам надо поговорить, – настойчиво проговорил он, взяв ее за руку.

Она не сняла очки. Бесцветным голосом она ответила:

– Теперь все изменилось.

– Это только временная задержка, – начал он.

Лаки резко оборвала его.

– Нет. Это – судьба. Нам не суждено быть вместе. Яс самого начала знала, что все было слишком хорошо, чтобы длиться долго.

– Когда Олимпия выйдет из больницы...

– Ты будешь ей нужен, – закончила она голосом, в котором не звучало никаких эмоций. – И тебе необходимо находиться рядом с ней.

– Лаки...

– Дело не только в Олимпии, – спокойно продолжила она. – Ятоже нужна Димитрию. И вообще... – едва заметная пауза. – Он меня не отпустит.

Они не могли больше разговаривать, и вскоре Димитрий и Лаки уехали. Заботливый отец явно не намеревался обременять едва живую дочь своим присутствием.

Ленни разозлился. Димитрий как будто отдал визит вежливости. Неужели его не заботила судьба его единственной дочери?

Что же касается Лаки... Что ж, поживем – увидим. Когда Олимпия выйдет из больницы, а Димитрий справится с шоком... все образуется. Ленни с неохотой решил, что ему следует остаться с Олимпией, по крайней мере на первых порах. Все-таки он на ней женился и не имеет права бросать сейчас.

Все дни напролет он проводил в больнице, наблюдая ее невыносимые мучения. Продюсеры телесериала под угрозой суда требовали его немедленного возвращения в Америку.

– Наплевать, – ответил он Джесс в телефонном разговоре. – Сейчас я никак не могу оставить ее.

Джесс прилетела в надежде убедить его, что он принимает самоубийственное для своей артистической карьеры решение. Она сказала ему безжалостную правду.

– Ты не любишь ее. И тебе не нужны ее деньги. Так какого черта ты здесь ошиваешься?

Ленни ответил ей долгим и твердым взглядом.

– Потому, что она в коме и у нее больше никого нет, – пояснил он. – Я не собираюсь бросать ее. И не жди от меня ничего другого.

Джесс кивнула. Она понимала. Стоит только сказать Ленни, что кто-то попал в беду – и он уже там. Так было всегда.

Димитрий не вернулся в больницу к своей дочери. По словам одного из членов его свиты, он удалился на свой остров, дабы в одиночестве оплакивать Франческу Ферн.

– Где Лаки? – спросил Ленни, стараясь говорить безразличным тоном.

– С ним, – ответил тот.

«С ним». Эти слова до сих пор преследовали Ленни.

С ним – во всех отношениях? Соприкасаются ли их губы? Переплетаются ли их тела? Занимаются ли они любовью? Она с ним.

А как же. Ведь он – с Олимпией.

О Боже! Они оба с Лаки поступают по совести, вместо того чтобы быть вместе. Это несправедливо.

Через несколько недель Олимпия вышла из комы и первым делом попросила зеркало. Когда его принесли, ее причитания разнеслись по всей больнице. Ленни попытался утешить жену. Обгорела только одна сторона ее лица – другая осталась нетронутой.

– Я поговорил с врачами, – бодро сказал он. – После пластической операции и пересадки кожи ты скоро будешь как новенькая.

– Кретин! – завопила она, обливаясь слезами. – Что ты можешь знать?

Он хотел повернуться и уйти. Но она – его жена, и, похоже, у нее никого не осталось – только один он.

– Достань мне кокаина, – потребовала Олимпия на следующий день.

– Ты с ума сошла! – воскликнул он. – Тебя же напичкали всякими лекарствами. Ты что, убить себя хочешь?