Подводная лодка (The Boat) - Лотар-Гюнтер Букхайм

подъем его левого плеча. Согнутая спина перед пультом управления гидрофоном принадлежала Стармеху. Моряк слева него должен быть второй помощник. Айзенберг стоял под боевой рубкой.

Казалось, что мой пульс бьется как паровой молот. Невозможно было избавиться от впечатления, что его биение было слышно всем в отсеке.

Мои уши стали гидрофонами беспредельной чувствительности. Они улавливали целый диапазон еле слышных шумов, множество из которых они не замечали до сих пор — скрип кожаных курток, мышиный писк подошвы ботинка на стальной плите палубы. Корабельные двигатели над нами были слишком громкими для моих высокочувствительных детекторов звука.

Они собираются нас прикончить. Тросовые тралы, ASDIC? Возможно, описывавшее круг почета торговое судно не имело на борту глубинных бомб — возможно, это было вспомогательное судно. Я напряг все свои мускулы и стал неподвижен — все, что угодно, только чтобы не выдать себя.

Что случилось? Вой гребных винтов, похоже, стихает — или я ошибаюсь?

Горящее ощущение в легких. Моя грудь свободно расширилась. Я сделал один неровный вдох, и тут же стал судорожно делать следующий. И еще, и еще. Я заряжал свои легкие воздухом и удерживал его. Паровой молот снова стал бить.

Я был прав, шумы утихали.

«Уходят,» — пробормотал Командир. Я тут же ослабел. Сдерживаемое дыхание вышло из меня чем-то вроде вздоха, и я угостил себя добрым глотком наполненного газом воздуха.

«Эсминцев надо опасаться,» — невозмутимо пробормотал Командир. «Это место просто кишит кораблями — должно быть, они подняли по тревоге все, что может держаться на плаву».

Это, будучи интерпретировано, означало, что последний визит был случайным. С моих плеч словно камень свалился.

И тут бряканье и стук инструмента заставили меня подскочить. В корме возобновилась работа. Я заметил, как и раньше, что в центральном посту было гораздо больше людей, чем могло быть тут по праву и долгу службы. Чисто инстинктивно они собирались тут под люком, когда неприятель был совсем близко. Все матросы прекрасно знали о глубине, на которой мы лежали — глубине, которой было впервые абсолютно все равно, кто ты: матрос или машинист. Для моряков в нашем положении спасательное снаряжение было бесполезно — если не считать дополнительных полчаса жизни, которые могут обеспечить его вставки, если кончится кислород в баллонах.

Мысль о том, что британцы вычеркнули нас из списков живых, и что наше предполагаемое уничтожение было уже давно доложено в Адмиралтейство, возбудило во мне смесь ужаса и насмешки. Я обнаружил, что придумываю колкости на английском: Not yet, you bastards, not yet. Don’t count your eggs…[50] — или речь все-таки шла о цыплятах?

Меня охватил приступ тошноты. Я сильно сглотнул, смывая кислотную рвоту своей собственной слюной. Затем тупая, пульсирующая боль появилась в задней части моего черепа и одновременно над правой бровью. Ничего удивительного. Туман, который мы вдыхали, становился все плотнее. Было почти невероятно, что мы все еще могли продолжать существовать на этой смеси сотен дурных запахов, выхлопов дизелей и газа из аккумуляторов. И к тому же сильно взрывоопасной смеси — единственная искра, и нам крышка.

«Верь в Стармеха,» — услышал я кого-то. «Он вытащит нас, попомни мои слова». Это был старшина Дориан. Я едва не ткнул его кулаком в нос, чтобы он не искушал провидение. Все-таки наш тупица второй механик никогда не заменил бы Стармеха. Невозможно даже представить себе, что Стармех мог бы списаться в Виго, как планировалось…

Я почти захихикал от своей ошибки. Ну-ка, дружище, подумай еще разок. Если бы Стармеха не было на борту этой посудины, тебя бы тоже не было — вас же собирались списать на берег обоих, помнишь? Но это бы стоило жизни всем остальным членам команды, приговорило бы их к смерти не единожды, а дважды. Пока ты на борту, U-A не будет гнить на дне. Линии на твоей руке говорят, что ты собираешься прожить до преклонных лет, так что тебе предначертано выжить. Никто не должен знать, что твоя жизнь заговорена, вот и все. Не искушай провидение, храни молчание и гляди молодцом. Они нас еще не заполучили, отнюдь нет. Мы все еще дышим — с трудом, возможно, но тем не менее дышим.

Бормотание и шепот из центрально поста давно уже были единственными человеческими звуками, доносившимися до меня в кают-компанию. Мне вдруг захотелось услышать свой собственный голос. Я захотел поболтать со вторым помощником, который сидел рядом со мной на койке Стармеха. Знаешь что, Номер Второй? Все это молчание напоминает мне о монахах, которые пытались заманить меня на путешествие на каноэ вниз по Дунаю. Я — и в монастыре? Жизнь впроголодь и никаких разговоров — почти так же скверно, как и в ВМФ. Ну и вот куда привело меня любительское увлечение лодочным спортом: на глубину в 280 метров в проливе Гибралтар…

Челюсть второго помощника наверняка бы отвалилась, если бы он услышал мой монолог, но я не произнес ни слова. На моем языке образовалась толстая пленка — ощущение было омерзительным, как будто во рту комок гнилого мяса.

Если бы только мы смогли послать радиограмму! Но на такой глубине никакой возможности, даже если бы передатчик был исправен. Никто дома не узнает, как мы погибли. Обычное письмо соболезнования от флотилии нашим родным: «Пропал без вести, предположительно погиб в бою». Наше исчезновение будет оставаться загадкой — конечно, если только британцы не воспользуются передачами «Радио Кале» и не обнародуют подробности нашего потопления.

Их техника в эти дни была изощренной. Они добивались доверия наших соотечественников, рассказывая маленькие детали: имена, даты рождения, размеры фуражек командиров. А Керневель? Они будут задерживать новости, как это обычно делали. В конце концов, у нас могут быть обоснованные причины для сохранения радиомолчания. Нас скоро запросят доложить наши координаты. Один раз, второй, третий раз — старая общепринятая практика.

Однако по природе вещей господа из штаба быстро придут к заключению, что нам не удалось проникнуть через пролив, как было приказано. Да собственно и не было никогда достаточно шансов прорваться — они наверняка знали это с самого начала. Их сумасшедший начальник быстро привыкнет к мысли о потере еще одной подводной лодки. Потоплена у Гибралтара, британской военно-морской базы на скале, населенной обезьянами, восхитительное климатическое рандеву — не так ли все это было? Боже на небесах, я не должен сломаться сейчас. Я сосредоточился на бананах, свисавших с подволока и тихо дозревавших. Посредине гнездились два или три ананаса — чудесные экземпляры, но их вид лишь смущал меня. Внизу — наша разрушенная аккумуляторная батарея; сверху — висячий сад.

Стармех