Столетняя война. Том I. Испытание битвой - Джонатан Сампшен

К своим трудностям Эдуард III добавил самовнушение. Он позволил своему разочарованию и гневу, вызванному неудачей под Турне, взять верх над своими политическими суждениями и спровоцировал короткий, но опасный конституционный кризис, который практически парализовал его правительство в течение первых четырех месяцев 1341 года. Он не удовлетворился тем, что очистил центральную администрацию от козлов отпущения. Он взял все бразды правления в свои руки и в руки небольшой клики советников, которые были с ним на континенте в 1340 году и разделили худшие из его унижений там. Были даны инструкции подсчитать все недоимки 1340 года и незаконно возложить их на духовенство, которое предоставило свою собственную субсидию и во многих случаях честно выплачивало ее. Против провинциальных чиновников, вплоть до самых скромных местных приставов, таможенников, лесничих, и даже их клерков и слуг, была начата мстительная и беспорядочная кампания возмездия. Комиссары trailbaston (разъездной судебной комиссии) объезжали графства, проводя объединенные суды и налагая крупные штрафы не только на провинившихся чиновников за их расхлябанность, но и на население в целом за давние нарушения спокойствия и пустяковые провинности. Достаточно объективный хронист сообщал, что ни один человек, представший перед trailbaston, не избежал наказания, каким бы безупречным ни было его поведение; все должны были платить большие штрафы, чтобы не попасть в тюрьму. По словам другого хрониста, по всей Англии царила "великая сумятица". В Лондоне произошли беспорядки на Тауэрском холме. Архиепископ Стратфорд, которого Эдуард III и его друзья определили в качестве объекта своей особой мести, воспользовался растущим недовольством, чтобы начать непрерывную атаку на правительство из святилища Кентерберийского собора. Как Бог наказал Генриха II за его преследование и убийство архиепископа Бекета, лишив его большей части его континентальных владений, сказал Стратфорд, так и Эдуард III пострадает и потеряет остальное, если не исправится. Архиепископ разразился проповедями и памфлетами, в которых выступал против произвола властей, чрезмерного налогообложения и королевских фаворитов, тщательно рассчитанными, чтобы вызвать все те эмоции, которые настраивали английское политическое сообщество против короны во время кризисов трех последних царствований. Хотя Эдуард III сохранил лояльность большей части аристократии, радикализм Стратфорда вызвал достаточно сильную реакцию, чтобы показать, насколько близко эти эмоции все еще находились на поверхности английской политической жизни через пятнадцать лет после низложения Эдуарда II. Джон де Варенн, граф Суррей, назвал врагов Стратфорда в королевском Совете, таких как Уильям Килсби и королевский камергер сэр Джон Дарси, придурками: "Те, кто должен быть первыми среди нас, брошены в тюрьмы, — сказал он Эдуарду III в лицо, — в то время как такие люди, как эти, занимают места, принадлежащие по праву лордам страны, которые одни могут поддержать вас в вашем великом предприятии"[607].

* * *

Положение французской короны было не намного лучше, хотя ее проблемы были менее очевидны, а распри менее публичны. Филипп VI не был банкротом. Он отразил вторжение на севере. Он получил территории на юго-западе. По праву его правительство должно было уверенно смотреть в будущее. Но этого не произошло.

Основной потерей стала Фландрия, которая фактически отделилась от французского королевства. Уступки, которые король сделал фламандцам в Эсплешене, оставили провинцию под эффективным контролем городских правительств и обещали отмену папского интердикта. Будущая политическая лояльность Фландрии не упоминалась. Филипп VI, вероятно, полагал, что сможет восстановить свое влияние после поражения Эдуарда III. Однако этот тактичный компромисс был сорван упрямством Бенедикта XII. Папу раздражало откровенно политическое использование церковных наказаний, и когда делегаты фламандцев явились в Авиньон, чтобы обсудить вопрос о примирении, им сказали, что они должны поклясться оставаться верными подданными графа и короля. Поскольку они этого не сделали, наказание осталось в силе. Филипп VI громко протестовал. Бенедикт XII одним махом лишил его единственного козыря, отвратил фламандцев от короны и заставил его нарушить свои обещания. Во фламандских городах враги Филиппа VI, потрясенные провалом кампании при Турне, восстановили равновесие и контроль над территорией. Граф, Людовик Неверский, оставался в изгнании до своей гибели при Креси в 1346 году, а Фландрия оставалась в политической орбите Англии до 1360-х годов. Это означало потерю самой богатой провинции Франции и значительное дополнительное бремя для французской обороны. Большие гарнизоны теперь должны были находиться в готовности на северо-западной границе даже тогда, когда английская угроза была в другом месте[608].

Внутри страны, Франция в первые четыре года войны испытывала не меньшие трудности, чем Англия. Оборонительная война обходится дорого. Только агрессор может выбирать время и место начала войны. Французское правительство потратило гораздо больше средств на сопротивление Эдуарду III, чем Эдуард III на нападение на Францию. Французы содержали армии и флоты в несколько раз больше, чем у Эдуарда III, в течение более длительного времени. Налоговое бремя в 1339 и 1340 годах было тяжелее, чем в любой другой год правления Филиппа VI. В 1340 году северные провинции Франции одновременно выплачивали крупные единовременные суммы за то чтобы не служить в армии, налог с продаж в размере четырех пенсов с фунта, налог в размере 2% на имущество знати и десятину на церковные владения. Помимо этих открытых налогов существовали и скрытые: принудительные займы, произвольные реквизиции товаров и манипуляции с чеканкой монет. Серебряная монета была обесценена в феврале 1337 года, декабре 1338 года и трижды в 1340 году, что в общей сложности составило 60% от ее номинальной стоимости. Моннаж (доля стоимости серебра, которую король забирал в качестве платы за чеканку) весной 1340 года вырос до 25%[609].

Реквизиции, правда, не проводились во Франции с такой же регулярностью и в таких же масштабах, как в Англии, и выплаты жалования обычно производились более быстро и щедро. Поэтому они не вызывали такого всеобщего и яростного сопротивления. Но когда армия находилась в поле, эффект был разрушительным в тех районах, через которые она проходила. Требовалось огромное количество повозок, традиционно по одной на каждые пятьдесят солдат; колеса, инструменты и тягловые животные, средства заработка их владельцев, могли быть изъяты в обмен на долговую расписку; амбары и склады лишались фуража и провизии. Клюнийского приора Элинкура и его отряд стащили с лошадей по дороге в Париж, чтобы снабдить ими свиту графа Алансонского. Приор начал кампанию судебных тяжб. Но не все имели возможность жаловаться[610].

Бремя требований французского короля ложилось на разные провинции неравномерно, а на некоторые — с сокрушительной силой. Война, источник ужаса на севере и юго-западе, все еще оставалась предметом относительного безразличия на востоке и в центре. Ее начало увеличило центробежные тенденции во Франции и замкнутость провинций, удаленных от военных действий. Вторжение не стало для французов тем объединяющим фактором, каким были для англичан набеги на их побережье французских рейдеров. Наиболее пострадавшими