Русская армия между Троцким и Сталиным - Леонид Млечин

Шесть рядов траншей. Впереди каждого — колючая проволока в три, местами в четыре кола. Отличные блиндажи, хорошо укрытые артиллерийские позиции, пулеметные гнезда… Сейчас во многих местах проволока была прорвана, орудия валялись без замков, иные перевернуты вверх колесами.

Всего четверо суток назад это была мощная крепость. А теперь — прах, развороченные канавы, ямы, груды проволоки, хаос. В глубоком раздумье Фрунзе поехал назад.

Тут я решил: доложу лично командующему. Уж если виниться, лучше перед ним. Я козырнул и попросил разрешения доложить.

— Докладывайте, только стойте вольно.

Я назвал себя, доложил, что состав подан, но классный вагон — единственный: ближе Симферополя классных вагонов больше нет.

Михаил Васильевич выслушал и сказал:

— Что же, в тесноте, да не в обиде, доедем. — И так как я механически продолжал держать руку у фуражки, повторил: — Стойте вольно.

— Еще есть теплушки, товарищ командующий, с нарами и печами.

— Зачем? Не в Сибирь собрались. Вполне разместимся в классном.

— Тогда разберем нары, товарищ командующий, и перевезем лошадей.

— Не надо. Лошадей пока оставим, здесь им будет вольготней. И так застоялись, пусть погуляют.

У меня отлегло от сердца. Значит, все в порядке. Как бы опасаясь, что Михаил Васильевич передумает, я поспешил подкрепить его решение:

— Мост, товарищ командующий, можно бы восстановить. У нас имеются готовые фермы. И сразу переведут лошадей.

Фрунзе едва заметно усмехнулся.

Я спохватился: дал маху. Командующий имел все основания скептически отнестись к предложенному мной способу восстановления моста. Незадолго перед тем стандартная деревянная ферма была установлена вместо взорванного пролета на мосту под Александровском (теперь город Запорожье). Ферма выдержала испытания балластным составом, сцепленными локомотивами, но дала трещину и осела, едва по ней двинулся поезд. Эпизод этот причинил немало хлопот управлению военных сообщений, да и Реввоенсовету 4-й армии.

— Сколько вам лет? — спросил Фрунзе.

— Дев… Двадцать, товарищ командующий.

Фрунзе почувствовал заминку.

— Исполнилось?

— Нет, восьмого сентября будет.

— Значит, девятнадцать. А что делали до армии?

— Учился, работал.

— В армию как попали, по призыву?

— Нет, товарищ командующий, добровольно, через партийную организацию. Перед началом польского похода.

— Что намерены делать после войны, об этом думали?

— Наверное, учиться, если можно будет.

— А в армии остаться не хотите? Пойдете в Военную академию…

— Так ведь война кончается, товарищ командующий…

— И больше войн не будет?

— Не знаю, товарищ командующий.

— И никто не знает. Думаю, однако, что на наш век войн хватит. А вот образованных командиров-большевиков у нас еще мало. Так что, если склонность есть, идите в Военную академию. Можете стать и военным инженером. У нас военных инженеров совсем мало. Врангеля вот консультировали французы. Смотрели укрепления?

— Смотрел, товарищ командующий. Страшные укрепления.

— Страшные? Пожалуй. А вот взяли ведь.

— Как же иначе! — бодро воскликнул я.

Фрунзе пристально посмотрел на мена, в усах явно мелькнула усмешка. Вдруг лицо опять стало серьезным.

— Кстати, о вагонах. Ведь их в Крыму должно быть немало. Какие сведения в управлении военных сообщений?

— Начальник управления говорил, товарищ командующий, что в южных портах, особенно в Севастополе, должно быть много подвижного состава, в частности, отличных пассажирских вагонов — салонов старого министерства путей сообщения, начальников дорог и служб. И много загнано туда паровозов.

— Паровозы нам очень нужны. А без салонов мы пока обойдемся. А вот как с товарными? Нам бы соль начать грузить. В Центральной России, да и во многих областях Сибири соли мало.

— Если белые не уничтожили вагоны.

— В Севастополе, пожалуй, не успели.

— Нам бы, товарищ командующий, побольше угля, — сказал я, — с порожняком как-нибудь обернемся. И надо скорее этот мост восстанавливать…

— Надо… И надо еще войну кончить, военком: Керчь не взята, в Ялте группировка белых… Они, конечно, обречены, но опасно благодушествовать. Будем двигаться в Симферополь.

— Состав под парами, товарищ командующий!

Я козырнул. Михаил Васильевич дал лошади чуть заметный посыл и поехал через мост к своему поезду. А минут через пятнадцать группы людей потянулись к мосту, к «моему» поезду. Конечно, разумнее всего было бы забраться в одну из теплушек и поспать. Но я чувствовал себя до некоторой степени именинником, а говоря точнее, кем-то вроде капитана на корабле. Как-никак, это я раздобыл состав, в этом составе едут командующий фронтом, член Революционного Военного Совета Республики, едут такие люди, как Бела Кун, Розалия Землячка. Где же мне находиться, как не в «боевой рубке», сиречь в будке локомотива?

Мы довольно быстро проехали километров тридцать до Джанкоя. Погода стояла отменная, все высыпали из вагонов. И сразу распространилась радостная весть: наши войска взяли Керчь. Об этом Михаил Васильевич тут же из Джанкоя доложил Ленину телеграммой:

«Оперативная вне очереди.

Предсовнарком т. Ленину.

Сегодня нашей конницей занята Керчь. Южный фронт ликвидирован.

Команд Южфронта Фрунзе.

Член РВ Совета Бела Кун».

В Джанкое я уже перешел в вагон. Все пассажиры устроились довольно уютно. И мест свободных оказалось много.

Купе проводника заняли Михаил Васильевич, Бела Кун, Смилга и адъютант командующего. Я остановился у открытой двери купе и довольно бесцеремонно стал рассматривать его пассажиров. В это время принесли обед. И должен признаться, обед начисто испортил мне настроение и сильно притушил в моих глазах ореол величия, который до того ярко сиял вокруг пассажиров «отдельного» купе.

Особенно велика почему-то была моя досада на Смилгу. Его бледное, тонкое, вдохновенное, как мне казалось, лицо сразу обрело выражение сытого самодовольства и мещанского благополучия.

И всему виной была… рисовая каша. Да еще нарзан. Что такое нарзан, я тогда не знал. По непривычному характеру букв на этикетках я решил, что это экзотический, едва ли не заморский напиток, недоступный простым смертным и несовместимый с аскетическим кодексом, который был тогда и нашей вынужденной добродетелью, и символом веры.

Но доконали меня котлеты с рисовой кашей, поданные после довольно жидкого супа. Заурядные рубленые котлеты с обыкновенной кашей, сваренной на воде.