Паж герцога Савойского - Александр Дюма

Говорят, что принц Эммануил Филиберт — храбрый военачальник; если он достоин своей славы, он согласится на этот бой и возьмет на себя обязанность добиться для победителя ручательства от короля Генриха II.

Смертельный враг».

Шанка-Ферро прочел письмо, не проявив ни малейшего волнения, а затем повернулся к оруженосцу и ответил:

— Скажите вашему хозяину, что все будет исполнено по его желанию и ему нужно лишь, как только король закончит поединки, выехать на ристалище и дотронуться острием копья до щита принца Эммануила. Он висит справа от бастиона, на четырехугольной площадке, на одной стороне со щитом коннетабля и напротив щита господина де Вьейвиля. Я заранее даю слово, что король даст ему свое ручательство.

— Мой хозяин прислал письменный картель: он желает письменных гарантий, — произнес оруженосец.

В эту минуту на пороге, в свою очередь, появился г-н де Вьейвиль — он хотел узнать, готов ли Эммануил Филиберт.

Шанка-Ферро опустил забрало и, подойдя к великому камергеру, сказал:

— Господин де Вьейвиль, соблаговолите попросить от моего имени его величество написать внизу этого письма слово «Согласен». Я умоляю короля оказать мне эту милость: если он откажет, это запятнает мою честь.

Шанка-Ферро был полностью одет в доспехи принца, из-за опущенного забрала не было видно ни его светлых волос, ни голубых глаз, ни рыжей бороды; г-н де Вьейвиль поклонился тому, кого он принимал за принца, и поспешил выполнить поручение, потому что приближался час турнира.

Через пять минут он вернулся с письмом.

Внизу письма было написано «Согласен» и стояла королевская подпись. Шанка-Ферро, не говоря ни слова, протянул письмо оруженосцу; тот

поклонился и вышел.

Мнимый принц не заставил себя ждать: он только зашел к себе за мечом и боевой булавой и, проходя мимо оружейника, приказал ему наточить три копья.

Потом он вышел и занял то место у барьера, которое принц занимал накануне.

Трубачи проиграли сигнал; герольды прокричали, что ристалище открыто, и начались состязания.

Первым на ристалище вышел король; он преломил три копья: первое с герцогом Брауншвейгским, второе с графом Горном, третье — с графом Мансфельдом.

Потом пришла очередь герцога де Гиза, потом — герцога Жака де Немура, потом — герцога Феррарского.

Все эти поединки были верхом ловкости и силы; но видно было, что мысли именитого собрания всецело заняты ожиданием какого-то большого события.

Этим большим событием был поединок, на который дал разрешение король. У Генриха не хватило стойкости скрыть все целиком: он умолчал имя того, кого вызвали, но о самом поединке рассказал.

Поэтому каждый знал, что прежде чем кончится день эту праздничную арену обагрит кровь.

Женщины вздрагивали при одной мысли о поединке на боевом оружии; но, вздрагивая, они, может быть, нетерпеливее, чем мужчины, ожидали, когда же наступит момент острых ощущений.

Любопытство обострялось еще и тем, что никто не знал, кто именно из четырех зачинщиков или четырех судей получил вызов.

Король также не сообщил, будет ли этот поединок на второй день турнира или на третий, то есть в этот день или на следующий.

Итак, когда выступили король, герцог де Гиз, герцог Немурский и наконец герцог Феррарский и ничего за этим необычного не последовало, среди публики распространился слух, что или известие было ложным, или поединок переносится на следующий день.

После выступления герцога Феррарского, как всегда, должна была следовать общая схватка.

Трубы дали сигнал к схватке, но, вместо обычного ответа четырех труб нападающих, раздался звук только одной, исполнявшей иноземную мелодию, пронзительную и угрожающую.

Зрители заволновались; с подмостков, ставших похожими на поле хлеба под порывом ветра, донеслись возгласы удовлетворения и страха.

Только два человека во всем этом огромном собрании знали, для кого пропела труба; эти два человека были король и Шанка-Ферро, остававшийся для короля, как и для всех, не кем иным, как Эммануилом Филибертом.

Король высунул голову из бастиона, чтобы посмотреть, на месте ли герцог.

Шанка-Ферро, прекрасно понявший мысль короля, чуть склонился к шее своего коня.

— Удачи и мужества тебе, милый зять! — сказал король.

Шанка-Ферро улыбнулся под забралом, как будто его могли видеть, и поднял голову, тряхнув перьями на гребне шлема.

В эту минуту все глаза повернулись к бастиону нападающих. Рыцарь в полном доспехе появился на пороге и выехал на ристалище.

У этого рыцаря на стремени стояло копье с отточенным наконечником, на одном ленчике седла был подвешен меч, на другом — топор.

За ним шел оруженосец и нес еще два копья с заточенными наконечниками. Доспехи рыцаря были черного цвета, перья на шлеме тоже были черные, лошадь была черная, и ее покрывала черная попона.

Лишь лезвие его топора и тонкое острие его копья блестели, излучая зловещее сияние.

По его большому щиту без какого бы то ни было девиза и по его малому щиту без какого бы то ни было герба невозможно было догадаться, ни к какому народу, ни к какому разряду общества он принадлежит.

Однако золотая цепь у него на шее, а также золотые шпоры указывали на то, что это был рыцарь.

При виде этой мрачной фигуры, казавшейся посланницей самой смерти, все, кроме, может быть, одного человека, почувствовали, что у них кровь леденеет в жилах.

Черный всадник проехал две трети ристалища, приветствовал обеих королев и принцесс и, заставив лошадь пятиться, очутился опять за барьером, который за ним закрылся.

Тут он позвал своего оруженосца; тот подошел, положил на землю два копья, которые он держал на тот случай, если первое сломается, взял первое копье из рук хозяина, потребовал, чтобы ему отперли барьер, прикрывавший вход на четырехугольную площадку, направился прямо к бастиону герцога Эммануила Филиберта и острым концом копья дотронулся до щита с гербом Савойи и личным девизом герцога: «Spoliatis arma supersunt!»

Послышался заунывный скрежет железа.

— Эммануил Филиберт, герцог Савойский, перед королем Франции, перед принцами и высокородными сеньорами, перед дворянами и баронами, перед королевами, принцессами и благородными дамами, присутствующими здесь, слушающими нас и смотрящими на нас, мой хозяин вызывает тебя на смертный бой без пощады и милосердия и призывает Бога в свидетели справедливости своего дела, а всех присутствующих в судьи того, как он будет этот бой вести. И пусть Бог дарует победу правому делу.

При этих словах послышался слабый крик — это вскрикнула, побледнев, мадам Маргарита, готовая упасть в обморок.