Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

В общем, язык толпы был столь же пестр, как ее облик, как пестр был по своему составу городской люд и пестры были улицы города.

Не следует думать, что в прошлом все, разве, кроме крестьян, выражались изысканным языком. Ныне повсеместны жалобы на повсюду звучащий мат, уродующий русскую речь. И верно, грубая площадная брань стала как бы звуковым фоном нашей жизни. Но обратите внимание на то, что большей частью она стала употребляться походя, без всякого желания кого-либо оскорбить; она стала чем-то вроде слов-паразитов (сегодня и от телевизионных ведущих не редкость услышать: «я как бы работаю на телевидении»), либо идет от желания, но неумения выразить сильные чувства. Многие бранные слова просто утеряли свое значение. Это закономерный ход эволюции языка: одни слова, в том числе и бранные, теряют прежнее содержание, другие приобретают новое. Сравнительно недавно (чуть более 100 лет тому) граф Л. Н. Толстой (!) писал в «Холстомере», которого могли ведь читать и дамы, такую фразу: «Одна собака, упершись лапами в стерву (курсив наш. – Л. Б.), мотая головой, отрывала с треском то, что зацепила». «Стерва», точнее, «стерво» было литературное слово, обозначающее падаль; отсюда, между прочим, и «стервятник» – тот, кто питается падалью. Обычное литературное слово, приобретшее затем бранное значение. Петр I в законе говорил о подлых людях, отнюдь не вкладывая в это слово отрицательного содержания: это просто были люди низкого положения, подлежащие управлению, попечительству сверху. Уже в XIX в. «подлый», «подлец» стало бранным. «Сволочь» когда-то обозначало просто собрание случайных людей, «сволокшихся» отовсюду, а не специально приглашенных («Граф, кто у вас сегодня на балу? – Да так, разная сволочь: баронесса Берг, князь Тюфяев, графиня Блудова…»). А в XVIII в. протопоп Аввакум употреблял в письмах царю (!) слово, которое нынче прозрачно заменяется эвфемизмом «блин» (так что и невинный блин уже превращается в ругательство), имея в виду простую ложь («блядословие»): блудница – женщина лживая. Ряд бранных слов, например, «каналья» или «ракалья» (контаминация церковнославянского «рака» – пустой человек, и «каналья» – собака, животное, скотина), напротив, уже забыты.

Бранные слова широко бытовали в русском языке и прежде, и так же часто без желания обругать, оскорбить кого-либо, и даже, как иногда отмечают современники, у простого народа – в ласкательном смысле, из чувства расположения! («Матросы иначе в третьем лице друг друга не называют, как они или матросиком, тогда как обращаясь один к другому прямо, изменяют тон. «Иди, Сенька, дьявол, скорее! тебя Иван Александрович зовет», – сказал этот же матрос Фаддееву, когда тот появился. «Ну, ты разговаривай у меня, сволочь!» – отвечал Фаддеев шепотом, показывая ему кулак. Это у них вовсе не брань: они говорят не сердясь, а так, своя манера», писал И. А. Гончаров в своих путевых записках «Фрегат «Паллада»). Названия половых органов широко употреблялись в фольклоре; в одной из песен свадебного обряда, исполнявшейся во время мытья невесты в бане, подробно рассказывается, как намыленная вехотка (мочалка) соскользнула невесте в… Особенно много мата в детском фольклоре («Тики-тики-точки, ехал… на бочке, а… в тележке щелкала орешки…» и т. д.). И даже великовозрастные кадеты и юнкера уснащали «Звериаду» и «Журавля» неподходящими даже для нынешней печати словечками. В армии грубая брань была самым обыкновенным явлением, срываясь с губ лощеных аристократов. А уж моряки вообще считались отъявленными сквернословами: в экстремальных условиях на парусном корабле площадная брань, лившаяся широким потоком с командного мостика, была просто средством эмоциональной разрядки; К. М. Станюкович в повести «Вокруг света на «Коршуне» показал тщетность попыток либерального командира корабля вывести употребление боцманами и офицерами непристойной ругани. Известный кораблестроитель, академик А. Н. Крылов, учившийся в 80-х гг. XIX в. в Морском корпусе и проходивший практику на кораблях, вспоминал: «На старых парусных судах процветала «словесность» старших офицеров, вахтенных начальников и боцманов; училищные офицеры, столь вежливые и корректные в стенах корпуса, ступив на палубу корабля, беспрестанно подкрепляли, стоя на вахте, всякую команду каким-нибудь затейливым ругательством «в третьем лице», и хотя это официально воспрещалось, но унаследованный со времен Петра обычай был сильнее всяких приказов» (73; 61).

Не следует заблуждаться на счет изысканности старого общества, в том числе и дворянского. Довольно широко известные, по выражению митрополита Евгения (Болховитинова), «срамные сочинения» переводчика и поэта XVIII в. И. С. Баркова, «барковщина», имели продолжение и в следующем столетии, и кажется, не чужд ее был и А. С. Пушкин. А такой пылкий и несдержанный человек, как В. Г. Белинский, широко употреблял матерные слова в письмах к друзьям, так что нынешние издатели его сочинений должны во множестве прибегать к отточиям. Не нужно и «сваливать» заслугу обогащения русского языка матом на татар. Во всяком случае, известное выражение «… твою мать» – исконно славянское, и в некоторых славянских языках оно сохранилось в полном составе: «Пес… твою мать». У арийских народов собака была нечистым животным: в России в простом народе собаку не впускали в избу, если она вспрыгнула случайно на печь, следовало печь переложить, а если вбежала в церковь – храм надлежало освятить заново. Остатки этих представлений сохранились и в русской бранной речи: сукин сын – сын женщины, сожительствовавшей с псом, как у поляков бытует до сих пор «пся крев».

С другой же стороны, мы видим совершенно любопытное явление: при девицах не просто не употребляли грубых слов, но и многих обыкновенных. Например, вместо слова «панталоны» часто употреблялся эвфемизм «невыразимые»; правильнее было бы говорить – «непереводимые», поскольку «панталоны» – слово нерусское. Девушка просто не должна была знать, что у мужчин есть ноги и иные части тела, которые прикрываются панталонами. Этакие они были невинные существа! Если мать с приятельницей начинали обсуждать своих знакомых с не совсем приличным поведением или даже просто говорить о том, что кто-то из знакомых находится в «интересном положении», девица должна была покраснеть и быстро удалиться: она не должна была знать, даже не должна была задумываться, как появляются на свет люди. Появляются, и все тут!

Особенности социального строя, стабильность и традиционализм всей жизни привели к созданию устойчивой системы обращений к людям. Сегодня это проблема – как обратиться к человеку. И вот сорокалетняя продавщица говорит шестидесятилетнему мужчине-пенсионеру «молодой человек», а юнец обращается к ней – «девушка»! Между тем, помимо существования совершенно официального титулования, имела место широкая палитра неофициальных обращений. Человек барского обличья и положения, например, чиновник или помещик, говорил крестьянке «баба», а крестьянину «мужик» и это никого не оскорбляло – это были вполне «законные» слова, как сейчас «женщина» или «мужчина»; какой-нибудь исправник, собрав крестьян для объявления, обращался к ним: «Господа мужики». Но к лицам низкого положения обращались и с оттенком смягчения, если не презрения, например, «любезный», «любезнейший», «милейший», «почтеннейший», а то и просто «братец». Полового в трактире, официанта в ресторане, лакея называли попросту – «человек», а во множественном числе о прислуге говорили «люди»; но молодую горничную называли уже «девушка» («Пошли девушку принести квасу»). Простой люд обращался к людям господского обличья со словами «барин», «барыня», «барышня», «барчук», «господин», либо «Ваше благородие», как полагалось титуловать дворян и чиновников, а к людям купеческого облика – «Ваше степенство» («степенный» – очень старинное титулование горожан, занимавших выборные должности «по степени», то есть по очереди). Особенно хорошо ориентировались в людях те, кому много приходилось работать в обслуживании, например, извозчики. «Сударь», «господин», «Ваше степенство», «Ваше благородие», «Ваше сиятельство» так и слетали с их губ с некоторым оттенком подхалимажа: кашу маслом не испортишь; при этом в скороговорке, да и по малограмотности эти слова иногда искажались: «Ваше бродь», «Ваш сиясь». Лица примерно одинакового положения обращались друг к другу со словами «мадам», «месье», «мадемуазель» (простой народ переиначил это в «мамзель» и «мусью», а «мадам» стали называть не только замужних дам высокого социального положения, но и… содержательниц публичных домов). Чаще говорили «сударь», «сударыня», а в более усиленном варианте – «милостивый государь» или «милостивая государыня», во множественном же числе говорили «господа» или «милостивые государи». Но если хотели выразить негодование, презрение, могли сказать: «Милостивый государь мой!». А вот обращение к лицу мужского пола «мужчина», столь популярное ныне, было свойственно только уличным проституткам («Мужчина, угостите папироской»).