История с географией - Евгения Александровна Масальская-Сурина

подходящие, но затрудняюсь дать определенный ответ до личного свидания с вами. Думаю выехать с женой двенадцатого!»

Телеграфировал и Лепин: «Князь вернулся только ночью на седьмое, тринадцатого будем. Прошу не беспокоиться». Это все же не устраивало нас. Именно тринадцатого был срок могилевскому векселю! Но выручка у нас обычно являлась в последнюю минуту, когда вся гамма тревог и волнений уже успела вымотать все нервы. Теперь совершенно неожиданно приехал из Киева Воронин и, узнав о нашем затруднении, выразил готовность выручить нас. У него в Киеве на текущем счету лежат три тысячи, и он охотно телеграфно, немедля, переведет их в Могилев в уплату нашего срочного векселя.

С какой радостью отнеслись мы к такой неожиданной выручке! Воронин приехал выяснить окончательные условия для предстоящих переговоров с Демидовым, который шутя говорил ему в Киеве, что непременно купит Сарны, если только там сохранилась в саду горка, на которой прежде стоял старинный дом князей Чарторыйских. Такая горка стояла в саду, заросшая лесом. Конечно, Витя стал опять волноваться: Воронин отговорит князя! Воронин испортит дело с Голицыным! Я просто не знала, как его успокоить! Решила переговорить с Ворониным начистоту: «С Голицыным дело уже налажено. Если Голицын откажется, мы ни на какую другую сделку не пойдем, возьмем закладную от него же, и тогда ему, Воронину, в Сарнах ничего не заработать. Если же дело с Голицыным сойдется, мы ему гарантируем за выручку его трех тысяч еще две тысячи». Это называется на языке комиссионеров, «чтобы не портил», но в этом случае это был, скорее, порыв благодарности за выручку вовремя, когда наш приятель Фомич ссылался на свои зубы и почки.

Успокоившись насчет могилевского векселя, мы вздохнули свободнее, когда десятого, в воскресенье получили телеграмму Граве: «Понедельник князь, княгиня, камердинер, горничная, через Киев выезжают в Сарны. Приготовьтесь встречать», а Лепин телеграфировал: «Едем через Киев. Будем середу восемь утра». Ну, теперь приезд Голицына был неминуем. Сколько предстояло хлопот и трат напрасных, конечно, добавляла я, все еще цепляясь за надежду, что и в последнюю минуту все может разойтись! Нет, судьба не допустит такой жестокости, хотя против судьбы и я не пойду.

Дождь продолжал лить, как из ведра. Никаких приготовлений к приему гостей я не думала делать. Напротив, капризное чувство радовало меня: и холод, и дождь! Но разместить гостей все же нужно было. Об этом взялся позаботиться Витя, который совсем не одобрял мое неприветливое настроение, чтобы не сказать более. Радостно взволнованный, он направился к флигелю Кулицкого, с января занятому семьей Фучиковского с обязательством очистить его весной и перебраться в другое помещение, рядом, которое они себе отделывали еще с апреля. Этот ремонт длился без конца под предлогом, что нельзя достать кирпича для печки Фучиковского, по этому случаю Померанц, Горошко и Воронин располагались у нас в доме и занимали контору. Мы не раз напоминали Соукуну, что пора очистить флигель, но время шло, Фучиковские продолжали занимать весь флигель, а птица их заполоняла весь птичий двор, что приводило в негодование и Антосю, которая, как нарочно, развела и своей птицы без конца! Как-то у ее наседок не было ни болтунов, ни дохлецов, а просто каждая наседка являлась с двумя дюжинами цыплят: в птичной становилось тесно. Мы хорошо понимали, что кирпича в поселке нельзя было купить только потому, что Соукун опасался, что Горошко и Воронин, получив помещение, пустят тогда в Сарнах корни, поэтому полезнее держать их на бивуаках в конторе. Это сердило нас, но Соукун гнул свою линию. Нам даже надоело напоминать это упрямому старику.

Но теперь предстояло разместить гостей у нас в доме, предварительно выселив Воронина и Померанца во флигель. Семейство Фучиковских мирно сидело за трапезой, когда Витя, как ураган, влетел во флигель и потребовал немедленно его очистить. Поднялась воркотня, протесты: печь не готова, кирпичей не купить. Тогда Витя совсем разволновался и приказал Игнату с Колей немедленно выбросить все вещи Фучиковских из флигеля. Ужасный был горячка Витя! От слова к делу – пять минут!

Поднялась невообразимая суматоха. Дамский персонал негодовал, кричали, плакали, спешно выносили вещи. Связанные узлы грудой лежали у крыльца: не то пожар, не то погром! В полчаса флигель был очищен, а в двенадцать часов дня весь вымыт. После того мальчики перенесли в него вещи Воронина и Померанца. Затем приготовили помещение гостей в доме: Голицыным мы уступили свою спальню с ванной, кабинет отводился опять Лепину. Антося уступила свою «светлицу» прислуге. Она и так всю весну ночевала в птичной, ближе к цыплятам: там была у нее очень уютная отдельная каморка. Что касается угощенья для приема гостей, то Витя не добился у меня никаких забот! «Что сами кушаем, то и милости просим!», – ворчливо отвечала я. Уж очень нерадостно было на душе, а Витина ажитация, драма с Фучиковским просто делали меня совсем не в духе!

– Купить не купят, приедут, посмотрят и уедут, – рассуждала я, – а сколько напрасных тревог, какой затор в наших делах! Какая потеря времени! А купят? Ну, тогда еще хуже! И дернул черт Граве заехать к нам в Сочельник! Ну, да Бог милостив, пронесет эту тучу! – утешала я себя.

Настало утро рокового дня тринадцатого июня. Поезд из Киева приходил в восемь часов утра. Как нарочно, погода вдруг переменилась: стало жарко, ясно. К поезду были высланы экипажи. Витя с Соукуном выехали встречать. Я не рассчитывала быть милой хозяйкой, но Коля готовил на балконе кофе с обычными булочками, маслом, домашним сыром. Антося же затопила ванну для гостей. Голицыны рассчитывали провести всего два дня у нас и прямо ехать в Наугейм. «Только два дня терпенья, – уговаривала я себя, – потерпи! В два дня имения не купят. А тогда достанем закладную, рассчитаемся с долгами и спокойно примемся за работу, работу плодотворную, энергичную! Мы все-таки вызовем чехов и устроим в Сарнах рай земной, правда, не для одних чехов, но и для нас, грешных, русских! Сколько добра мы сможем тогда сделать! Сколько счастья мы увидим вокруг себя!»

Но время летело, и неприятные минуты первой встречи с незнакомыми приезжими настали. Как ни настраивала я себя против этих приезжих, пришлось согласиться с Витей, что они очень симпатичны.

Князь Дмитрий Борисович казался олицетворением благородства и доброты; воспитанный в Англии, очень образованный, он производил чарующее впечатление. Кто-то говорил нам еще в Петербурге, что Толстой с него списал Вронского. Княгиня Екатерина Владимировна (рожденная Мусин-Пушкина) казалась немного суровее, менее приветливой.

После кофе и обычных дорожных разговоров (Лепин был серьезен и сдержанно