Сталин. Битва за хлеб. Книга 2. Технология невозможного - Елена Прудникова

Когда бабушка в детстве пряла и ткала на кулачье, одной бабке-кулачихе не понравилось, как она работает, и бабушка получила по голове удар какой-то деталью ткацкого стана. От этого развились мучительные головные боли, которые не покидали её всю жизнь. Лечить надо было уже тогда. Но не вылечили. Врач сказал бабушке: „Девка, у тебя кожа к черепу прирастает, оттого и голова болит, клади на макушку сливочное масло“. Бабушка это масло и так бы съела, будь оно у неё тогда! Она до глубокой старости называла его именно так — „сливочное масло“. В два слова. Будто по имени-отчеству…

Кулаки были — не крестьяне. Это была сельская буржуазия. Весьма наглая и весьма организованная сила, спаянная именно классовой солидарностью.

Из бабушкиных же воспоминаний. Было такое понятие: „тЫрло“ (место, где сельская молодёжь танцевала „кадрЕль“ под наигрыши гармониста, который садился с гармошкой чуток в стороне, „чтоб пыль в рот не летела“). Так вот, кулацкие детки вели себя на тырле отменно нагло. В принципе, любая девка могла в ответ съездить по любай наглой харе, нравы были вполне патриархальны. Но это, знаете ли, в принципе… а где находился тот принцип, тогда тоже не знали. Наглая харя могла завизжать: „Наших бьют!“ — и вокруг мигом возникала целая „хЕвра“ таких жe харь. Родня, родня родни, родня родни родни, соседи, соседи соседей, просто те, кто покурить вышел… в общем, всё назревающее поколение кулацкого племени мигом вырастало как будто из-под земли. Поодиночке они не ходили далее в туалет. Благо что туалетов не было, гадили где попало, мало стесняясь противоположного полу. А „мужицкой“ девке, равно же её другу из „мужицкого“ племени, рассчитывать было не на кого. Ну разве что на других своих друзей. Это — двое, трое, много — четверо… Помню, я переспросил у бабушки: „Да они что?! Даже девчонок скопом били?!“ Бабушка ответила: „Так девка же слабее, её и побить проще“. Вот так.

Вывод? Не вывод, а ещё один вопрос: как эти мальчики вели себя через несколько лет, когда повзрослели?»

А повзрослели они как раз к 1927 году.

Вот ведь удивительно: сколько ученых людей пытались понять, что же такое этот самый «кулак» — но именно крестьянка с Дальнего Востока сумела показать не просто группы или классы, а силы — те, которые вот-вот сойдутся лоб в лоб в смертельном столкновении, и горе тем непричастным, кто не успеет вовремя уйти с линии огня. Становится абсолютно понятен и «странный» тезис об усилении классовой борьбы по мере построения социализма. По мере того как власть прогибала старую страну под новые задачи, росло сопротивление тех сил и отношений, что составляли ее прежнюю основу. Это не правительство раздувало классовую борьбу — это в самой глубине народной жизни столкнулись два геологических пласта, старая и новая основы общества. И давили друг друга до тех пор, пока старое не треснуло, разлетелось осколками, которые потом ещё долго выковыривали из сердец и подшипников.

Тише едешь, дальше будешь.

Поговорка

Куй железо, пока горячо.

Тоже поговорка

1927 год развеял сразу несколько иллюзий и дал старт сразу нескольким процессам.

Во-первых, он показал, что в покое нас не оставят. Впрочем, ничего неожиданного здесь не было. Ещё Ленин в сентябре 1917 года писал:

«Война неумолима, она ставит вопрос с беспощадной резкостью: либо погибнуть, либо догнать передовые страны и перегнать их экономически… Так поставлен вопрос историей»[252].

С учётом уже тогда прорезавшихся аппетитов мирового сообщества по части колонизации России эти слова не тянут на роль пророческих — так, простой прогноз, доступный любому студенту. Но после того как в 20-е годы международное положение СССР нормализовалось, все-таки существовала некая надежда, что есть хоть немного времени для относительно постепенного развития. «Военная тревога» 1927 года развеяла эти надежды, стало ясно: времени почти что и нет.

Ленинский тезис повторил Сталин на ноябрьском Пленуме ЦК 1928 года.

«Мы догнали и перегнали передовые капиталистические страны в смысле становления нового политического строя… Нужно еще догнать и перегнать эти страны в технико-экономическом отношении. Либо мы этого добьёмся, либо нас затрут».

Эти слова широко известны. Менее известны те, что последовали за ними.

«Невозможно отстоять независимость нашей страны, не имея достаточной промышленной базы для обороны. Невозможно создать такую промышленную базу, не обладая высшей техникой в промышленности. Вот для чего нужен нам и вот что диктует нам быстрый темп развития индустрии».

Поэтому именно после «военной тревоги» 1927 года советское правительство начало гнать процесс индустриализации страны. Еще не тем бешеным карьером, которым она рванет через несколько лет, — ну так для того карьера условия пока не созрели. Бухарин, например, считал, что проблема финансирования индустриализации будет жгучей и острой еще в течение пятнадцати лет, — а через пятнадцать лет мы уже разобьём немцев под Сталинградом! Такова реальная цена прогнозов, и горе тому, кто сообразовывает свои действия со старыми теориями, а не с новыми событиями…

Однако что было ясно — так это то, что нужно срочно создавать оборонку, причем такую, чтобы выстоять как минимум против всей Европы. Но на советской экономике, как раньше на русской, мертвым грузом висел аграрный сектор. Его не стряхнешь долой и не оставишь как есть. Сельское хозяйство надо преобразовывать в том же темпе, что и промышленность. И об этом говорил Сталин:

«Характерная черта нынешнего состояния народного хозяйства заключается в том, что мы имеем перед собой чрезмерное отставание темпа развития зернового хозяйства от темпа развития индустрии как факт при колоссальном росте спроса на хлеб со стороны растущих городов и промышленных пунктов. При этом задача состоит не в том, чтобы снизить темп развития индустрии до уровня развития зернового хозяйства (это перепутало бы все и повернуло развитие вспять), а в том, чтобы подогнать развитие зернового хозяйства к темпу развития индустрии и поднять темп развития зернового хозяйства до уровня, обеспечивающего быстрое продвижение вперед всего народного хозяйства, и промышленности, и земледелия».

Как видим, ничего потрясающе нового в этих словах не содержится. Если прежнее, экстенсивное развитие промышленности еще кое-как сочеталось с темпами роста сельского хозяйства, то ежу ясно, что с индустриализацией положение на селе не сочетается никак. Промышленному рывку должен был сопутствовать, как тень от облака сопровождает само облако, рывок в развитии аграрного сектора. Которого на прежних нэповских путях ждать было неоткуда.

Во-вторых, 1927 год показал, что дальнейшее развитие нэпа ведет страну в тупик и тупик этот будет скорым и глухим. Рыночные схватки государства и частного сектора становились все ожесточеннее. То, что при прямом столкновении интересов государства и буржуазии государство очень даже может рухнуть, все сидящие в Кремле, и не только в Кремле, видели на примере Российской империи. Страну было жалко. Но что, собственно, мешает врезать по сельской и торговой буржуазии — пока она еще не укрепилась настолько, что способна менять правительства? Что мешает при необходимости вообще вычистить ее как класс? Опыт такой уже есть — совсем недавно пришлось оперативным путем удалять как класс всю сгнившую верхушку Российской империи — и ведь превозмогли! Господа превратились в граждан — и ничего себе, живут и работают. Заговоры, правда, плетут со страшной силой — ну так на то ОГПУ есть…