Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

– Настоящее положение на столь великом расстоянии, каковое мы теперь объемлем, – устало продолжал Румянцев, – и при малом моем искусстве и небольшом еще числе людей, не представляет мне никакой перспективы к получению звучных авантажей. Пока я должен все соединять и руководить всеми частными авантажами, сливая их в общую победу над неприятелем…

– Мало кто способен на это, Петр Александрович… Ведь до сих пор воевали только частями, а у вас, я чувствую, все эти части соединены в одну армию, хотя армия эта раскинулась на сотни верст.

– Э, да вы, Алексей Михайлович, я вижу, не только дипломат, но и по военной части можете давать советы.

– Столько лет только войной и занимаемся, Петр Александрович. Особенно при турецком дворе… Там не может быть дипломатом тот, кто не разбирается в военном деле… А кто этот молодой адъютант, который дважды уже заглядывал сюда?

– Старший мой сын, Михаил, названный так в честь деда, фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына… Рвался сюда с прошлого года, все мать уговаривал, но всемилостивейшая императрица по-своему распорядилась его судьбой. Сначала направила детей моих к великому князю, а потом старшего сделала моим генерал-адъютантом.

– Славный офицер будет! А мои пошли по дипломатической линии.

– Да вот и я намерен был послать среднего своего сына, Николку, к господину Салдерну в Варшаву, воображая себе, что посредством сего именитого мужа там восстановится порядок и покой и будут случаи что-либо для молодых людей увидеть и чему поучиться. Но по настоящим там оборотам не нахожу для них ни малейшей пользы.

– Ведь Россию все же должен представлять русский человек. А то что же… Совсем недавно он служил одному хозяину, сегодня – другому, а куда переметнется завтра… В Варшаве должен быть природный русак… Странный Салдерн человек, судя по всему… – медленно говорил Обрезков, словно подбирая слова для характеристики коллеги.

– Господин Салдерн, если можно судить издалека, многого не зная, кажется крутенек. Разбудил он и тех, коих князь Михайло Никитич Вяземский, может, и не исправил, но кротостью своей усыпил. А сейчас там снова все отношения обострились… А там, где замешательства пресекли всякое сообщество и обхождение, там почерпнуть молодым людям нечего… Вот почему я разрешил старшему сюда приехать, а младшего и среднего я повелел направить для того в Берлин, где, как в высшей школе военного искусства, можно чему-то научиться. – Румянцев говорил тепло и грустно.

– Дворянами посольства?

– Да… Дворянами посольства при министре нашем, если только соизволение всемилостивейшей государыни на то воспоследует… Благодеяние немалое… Служить надобно с юных лет… Я вот с пятнадцати лет на службе государей российских… И как стыжусь я за своих многих земляков, которые в настоящее военное время уклоняются от поля боя на домашний покой.

Долго еще продолжался разговор. Но как говорится, всему бывает конец. Обрезков ушел, а Румянцев вновь и вновь мысленно возвращался к судьбе этого славного человека.

И сентября 1771 года Румянцев писал Панину: «…Алексей Михайлович Обрезков по просьбе моей заезжал ко мне в армию и, погостя тут дня два, на третий, то есть 1-го числа сего месяца, отправился обратно в Яссы, хотев не медлить нимало в своем оттуда пути в С.-Петербург. В проезд его чрез Молдавию старался я… уготовить ему возможные выгоды, сколько в том позволить могла здешняя во всем скудость, и предварил приказанием и в Польше наши команды о выгоднейшем его равномерно препровождении по дороге до Киева. А во время свиданья моего, паче же при отъезде из армии, я ему предлагал ко всему мои услуги, но ни слова не сказал он мне о деньгах, ниже о другом чем-либо, что имеет нужду…»

В середине сентября все еще не предпринималось ничего серьезного. По-прежнему турки распускали слухи о своем наступлении на левый берег Дуная. Во всяком случае, пленные и местные жители утверждали, что в Турно, Виддине, Журже и Крайове накапливаются большие силы неприятеля, которые вот-вот должны обрушиться на Бухарест.

Румянцеву много раз докладывали об этих слухах. Но слухи всегда должны иметь свое подтверждение, чтобы в них поверили. А эти никакого подтверждения не имели, а посему вызывали справедливые сомнения: не распускает ли их неприятель сознательно, дабы ввести в заблуждение русских военачальников?

Доложили Румянцеву и о сбежавшем из турецкого плена прапорщике Милковиче. Никопольский паша, допрашивая его, несколько раз говорил, что доблестный Муссин-оглу с большим войском вскоре пойдет на Бухарест… Зачем говорил? И к тому же подозрительно просто сбежал Милкович из плена. Никто его, по сути дела, не охранял. Он сел в лодку и оказался на левом берегу Дуная, где его и подобрали казачьи пикеты. Значит, думал Румянцев, турки хотели, чтобы прапорщик доставил нам эти сведения? Зачем? Чтобы ввести в заблуждение? Ведь никаких признаков этого наступления в верхнем и среднем течении Дуная не наблюдается. Нет, скорее всего, наступательные действия начнутся в нижнем течении, начнутся из Бабадага, где по-прежнему находится визирь с пятидесятитысячной армией. Накапливаются войска в Мачине, Гирсове, Исакче… К тому же между Гирсовом и Мачином заметно оживление в стане неприятеля. Вокруг Мачина возведены 12 батарей и общий ретраншемент, на пристанях скапливаются лодки, галеры с пушками. Запорожские лазутчики подсчитали, что там уже около 40 тысяч турецкого войска.

И Румянцев пришел к выводу, что именно от Мачина и Гирсова могут ударить на Браилов турецкие войска. К тому же и Бабадаг может подкреплять своими резервами этот поиск.

«Пожалуй, пора повидаться с генералом Вейсманом и сделать распоряжение на будущее время, – подумал Румянцев, прикидывая на карте возможные варианты ответных действий. – Главное сейчас – взаимная связь между корпусами. Каждый из них должен быть готов встретить неприятеля во всеоружии. А для этого необходимо хорошо подготовиться…»

Особо беспокоил Румянцева корпус Эссена. И не только потому, что командир его менее распорядителен и строг, но и потому, что корпус этот, наиболее удаленный от армии, получал меньше провианта и амуниции, да и контроль за ним со стороны походной канцелярии и самого фельдмаршала был послабее.

«Надобно указать Эссену, чтоб наладил разведку городов, лежащих на правой стороне Дуная. Пусть сыщет сведущих людей, которые дали бы нам точные расстояния от Гирсова до Силистрии, Рущука и Никополя, и от каждого из оных колико расстояния до Варны, Бабадага и до Черной Воды и Карасу… Ведь как же воевать на той стороне, если мы не знаем, какие там дороги, гладкие ли, гористые, с частыми ли переправами чрез малые или большие реки, или болотистые… Да мало ли что нужно узнать для того, чтобы не блуждать как в потемках, если доведется туда пойти…»

Румянцева беспокоила не только пассивность командующего. Ну, о разведке мало кто думает… До этого действительно он мог не дойти собственным умом. Но как мог командир не видеть, что состояние его корпуса нуждается в скорейшем поправлении? Ведь когда навалится стотысячная армия Муссун-оглы, поздно будет наводить порядок. Полки же его корпуса так малы в людях, что едва их достает на службу полковую в мирное время. А он-то, Румянцев, хорошо знает, что ничто так не приводит в бессилие людей, как непрестанное бдение и беспокойство. А сколько было беспокойства этому корпусу!.. Сколько непорядков было там!.. Сколько больных!..