Гулящие люди - Алексей Чапыгин

Эта забота была лишней. Ямщики, заметив огненные искры в лесу или нанюхав подступивший к дороге лесной дым, хлестали лошадей и, уехав, крестились: «Пронес Бог!» Лесные дороги кишели разбойниками. Сенька заботливо кутал Ульку и думал: «Путь не мал… для ног тяжел, – я выдержу, а ее беречь надо…»

Утром, с зарей, они еще раз поели толокна с сухарями, напились горячей подболтки овсяной и направились, держа путь чуть правее севера. Путь Сенька рассчитывал по солнцу. Оно, на их счастье, вставало с того дня, как вышли из Москвы. В этот вечер, не давая закатиться солнцу, Сенька вдали стал намечать пристанище на глаз. «Хорошо бы, – думал он, – кабы озерко какое, чтоб черпать воду, а не таять…» Наглядывая место для ночлега, Сенька думал: «Улька отставать зачала. Надо с этого постоя идти тише, отощает женка…» Он почувствовал за спиной тяжесть кожаной сумы, в которой лежал панцирь: «Я тоже устал? Вишь, сума грузит – худо спал».

В лесу темнело. «Опять таять снег? Воды нет близко…» Сзади его, шагах в десяти, отчаянным голосом закричала Улька:

– Ой, Семен! Семен!

Сенька оглянулся: широкоплечий парень в нагольном полушубке, в ушастой заячьей шапке, тащил Ульку в охапке, убредая в сторону от тропы. Сенька спешно зашагал к парню:

– Не тронь женку, черт!

Парень поставил Ульку в глубокий снег, вывернул топор, ответил угрожающе:

– А ну! Лезь! Не таких шибал.

– Вот ужо налезу!

Сенька взмахнул топором, парень уклонился, зорко вглядываясь в Сеньку, готовясь ударить топором так, чтоб нараз покончить бой.

В стрелецком воинском ученье был один прием – рубить бердышом не размахиваясь, а прямо тычком. Парень, выждав минуту, взмахнул топором, норовя Сеньке в грудь, Сенька подался назад и применил стрелецкую выучку. Когда топор парня чуть задел его по армяку, Сенька быстро шагнул, сунул лезвием топора парню в лицо и раскроил ему лицо до затылка. Труп не упал, а осел в снег.

Раздался свист и крик:

– Эй, гляди! Исаула-а!

Сенька вытащил посаженную в сугроб Ульку одной рукой, поставил с собой рядом на утоптанные следы, в другой руке он сжимал топор, заметив, что из ближнего куста на него высунулось дуло пищали. Знал – цель оружия переводить трудно, увернулся в сторону и изо всей силы ударил по пищали обухом топора. Пищаль упала в куст. Кругом трещали мерзлые ветки, из кустов с разных сторон вылезали люди – кто с топором, кто с кистенем. Сенька понял – попал на разбойников, крикнул:

– Эй, молодцы! Мы люди гулящие! Чего от нас возьмете?

– Двоих убил! Посуху уплыть хошь…

– Я убил одного!

– Лжешь! Другой у пищали пал, башку раздребезжило.

– А, так? Тогда давай рубиться!

Сенька быстро отоптал кругом себя снег, поставил Ульку сзади, сунул ей топор и вынул из-под полы пистолет.

– Кто первой? Похороню здесь!

– А, не бойсь!

– Напирай, ребята!

– Ты с рогатиной, вали вперед!

– Го-го-гой! Кто у вас тут?

Так послышалось с отзвуками по вечереющему лесу. Те, что пошли на Сеньку, остановились:

– Пождем! Ватаман иде…

– Уби-и-ил на-ших! Васку-у!

Подошел высокий костистый детина с темным лицом, в черной бараньей шапке. Сенька вгляделся в атамана: низ лица у него, начиная с носа, был багровый от сплошного родимого пятна.

– Ух, удаль! Мекал я – тройку коней завалили, а они человека с женкой пугаютца.

– Не трусим – тебя ждем!

– Васку с Митькой сшиб, – вишь, пистоль в руке!

– Стой, не напирай! Зря не топчись, а мы перемолвим.

С атаманом подошло еще человек десять – кто в полушубке, иные в вотоляных[294] кафтанах. У всех топоры спереди за кушаком, кистени и рогатины в руках.

– Кто таков? Спусти дуло, сказывай.

Сенька опустил руку с пистолетом.

– Гулящий человек! Сам разбоем кормлюсь, а твои набежали. Без слова женку мою схапил и за кусты понес – того убил. Другой пищаль из куста сунул, стрелить не справился. Стрельца не бил – едино лишь топором по дулу стукнул.

– Так, ватаман, ён стукнул, что у Митьки башка лопнула!

– Ложей его по лицу.

– Того не бил, – топором по дулу стукнул. Не купец я, не подьячий, сам от суда бегу.

– Кто ты – не нам разбирать!

– Разбирать такое просто! С добра пеше по дикому лесу не бродят. Глянь, сучьем сапоги изодрало, онучи видно!

– То правда! Только как рассудим? Ты двоих наших убил!

– Убил неволей, сам зришь.

– Так вот оно порешим! Давай руку десную и будем бороться. Кто оборет – свой закон постановит: оборешь меня – будешь у нас первый гость, вином напоим и кашей накормим, я оборю – тогда на становище тебя судить будем за смерть наших товарыщей. Эй, молодчии! Вправду ли я затеял?

– Так, ватаман!

– Сила твоя ведома, борись!

– Можно бы его и тут похоронить, да наскочили вы. Он же, вишь, и нищий и голодный, быть может, а наша правда – голодных не обижать.

– Чего еще? Правда твоя!

– Борись!

Атаман подошел к Сеньке:

– Не бойсь, дорожний! Спрячь пистоль. А вы, – обратился он к своим, – отопчите снег!

Десяток людей, начали месить ногами снег. Скоро было выбито катище кругом шагов на двенадцать.

На середине катища атаман протянул Сеньке руку:

– Дай руку, а ране суму кинь.

Сенька сбросил суму с плеч, подал руку, атаман сжал его пальцы своей рукой, крепкой, как железо, но его рука была меньше Сенькиной, и всю ее он охватить не мог. Левой рукой атаман поймал Сеньку за кушак и так плотно прижал к своему бедру локоть, что Сеньке до кушака атамана было не добраться. Сенька ухватил атамана левой рукой за шею, потянул к себе. Шея сильного человека мало и непокорно сгибалась. Сенька понатужился и, согнув борцу шею, притянул его голову к своему левому плечу. Атаман приподнял Сеньку на воздух, подержал и поставил, потому что Сенька широко расставил ноги и, выгнув спину, тянул туловище к земле. Атаман сказал:

– Ходи!

Тогда они сделали круг, а когда атаман хотел Сеньку вернуть вправо, потом быстро влево, Сенька подставил ему ногу.

– Под ногу не бей! – сказал атаман.

– Добро! Не буду под ногу брать.

Сенька все крепче притягивал голову атамана к плечу, а когда дотянул, прижал. У атамана из ушей показалась кровь.

– Будет, спусти! – хрипло, с одышкой, сказал атаман.