Дева в саду - Антония Байетт

– И да и нет, ни разу и постоянно. – Он наклонился, стукнувшись коленями друг о дружку, и подчеркнуто невинно чмокнул ее в щеку.

– Ну иди, иди, поздравь старуху-королеву, потом вернешься ко мне.

Фредерика всегда была способной ученицей. Она уже знала, что на заре страсти возникают жестокие задыхания и потоки яростной энергии, которыми со сладчайшей болью можно играть, усиливая, если, к примеру, отослать возлюбленного ранее, чем он готов уйти сам. Александр двинулся прочь, пролагая путь сквозь стайки актрис, лепечущих поздравления. Фредерика, пылая, обернулась к Стефани:

– Он меня любит!

– Конечно любит. Я вижу. Конечно!

Стефани задумчиво обхватила под шалью округлившуюся талию. И тут сестры увидели, как Дженни, повернувшись на гримировальном табуретике, протянула руку к Александру и горячо с ним заговорила. И Александр тем же нервно-изящным движением склонился к ней и поцеловал. Он взял ручку, теребившую его за рубашку, и положил туда, где нежно розовела у Дженни кожа над самой кромкой корсажных оборок. Дженни порывисто сжала и удержала его руку поверх своей. Фредерика впилась в них оценивающим взглядом, а потом принялась разбирать свою высокую прическу.

– Ты что собралась делать? – спросила Стефани, оказавшаяся меж двух полей свирепого напряжения. – Ты не можешь просто так перевернуть людям жизнь.

– Еще как могу! И переверну. Я имею право делать что хочу.

– Не имеешь. Ты ребенок!

– Никакой я не ребенок, и тебе это известно! Я хочу… Я хочу, хочу, хочу…

– А я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Не для всех счастье – убогая квартирка и чаи со старыми ханжами. И вообще счастье тут ни при чем. Жизнь должна быть настоящая, живая. Жить – значит действовать.

– Фредерика, ты навредишь настоящим, живым людям!

– Это их беда.

– Тебе самой будет плохо.

– Ничего, выдержу.

Александр заглянул Марине через плечо в черное зеркало меж белых ламп. Ее лицо блестело от вазелина, которым она стирала смертную бледность, сизые, набрякшие веки и бо́льшую часть морщин на лбу и в уголках рта.

– Говорят, это к беде: подобраться вот так сзади и возникнуть в чужом зеркале.

– Не знаю, не слыхал. Я пришел лишь сказать, что вы чудо.

– Вон, Нарцисс, из моего зеркала. Я прекрасно вижу, что в милом зеркальце на стене я не первая красавица в нашей стране. Скажешь, нет? Смертная луна пережила затмение. Погоди, дружок, дай стереть краску: что тут нарисовано, а что уже мое… Ну как, доволен?

– Я в восторге, я очарован, я тронут. Ваш финал – чистейшая магия.

– А ты не умеешь делать комплименты.

– Ну, коли вы это знаете, то знаете и когда я бываю искренен.

Она рассмеялась, состроила гримаску-другую мягким замшевым ртом:

– А ведь она была права, что сторонилась зеркала. Александр, милый, ты помнишь, как это у Киплинга?

Это?

– Да, как-то так. Впрочем, в моем возрасте лицо – собственность. Богатство, средство к существованию, что угодно, только не я сама. А теперь уходи. Когда я нарисую новое лицо для журналистов, можешь вернуться и вывести меня к ним под руку. Мы будем неплохо смотреться. Сегодня была славная публика.

– Публика обожает вас…

Он поцеловал Марине руку, поклонился изможденному лицу в зеркале и вышел.

Наверху, в Большом зале, возбужденно роилась публика, актеры и все остальные. Александр, то и дело останавливаясь, чтобы выслушать комплименты, со всей возможной скоростью пробирался к Кроу и Лоджу. Вовремя заметил Джеффри с младенцем и успел уклониться. Потом толпа весьма удачно столкнула его с Томом Пулом. То ли от несмытого грима, то ли от усталости и духоты, в отсвете лучей, направленных на Диану и нимф с их окоченелой добычей, Пул казался каким-то серым.

– Том! Спасибо. Ты прекрасно сыграл.

– Поздравляю с успехом. Ко мне уже подходили из местной газеты и «Манчестер гардиан» – они в восторге. Послушай, Александр… ты мой друг, и я должен с тобой поговорить. О том, что ты вчера видел…

– Том, давай просто условимся, что я ничего не видел.

– Черта с два. Все ты видел, и мне наплевать. Ну или почти. Я просто не знаю… Я так дальше не могу. Я должен кому-то сказать. Я безумно люблю это… это дитя, и…

– Но стоит ли рассказывать именно мне?..

Том, квадратный, белобрысо-благопристойный Том выдохнул:

– Ну если ты не против…

– А это у вас не мимолетное, не «сон в летнюю ночь»?

– Это с самого начала было по-другому, а теперь тем более. Она беременна. Ей кажется, что она беременна. Я без нее жить не могу, а она без меня не только может, ей со мной делать нечего, понимаешь? Ты видел, какая она? А я кто? Никто, педагог из педучилища. Через год, через два она… Да что говорить! Пока я еще могу ей что-то дать, мог, вернее, потому что теперь эта беременность, и…

– Том… чего ты от меня хочешь?

– Не знаю. Ничего. Просто выслушай. Ты не болтлив, и ты умен. Мне нужно было это высказать. Проверить: могу я взять и обычным голосом все сказать… Ты ее не видел? Я к ней подойти не смею.

– Играла она волшебно.

– Дева Астрея… Девой она не была. Я бы ее пальцем не тронул, но она мне сказала… дала понять, что у нее уже все было. С двоюродным братцем. Шли якобы на охоту и бешено любились в рощах и амбарах.

– А как же Элинора…

Элинора была жена Тома.

– Она тоже здесь где-то. Надо бы мне сейчас заткнуться и пойти ее разыскать. И нужно найти врача для Антеи. Я ведь никогда об этом… Последние годы у нас полная спальня детей, больше у нас толкутся, чем у себя. Хоть Уэрскую кровать[313] из музея выписывай. И я не жалуюсь, я люблю все это, люблю Элинору и малышей – ты бы их видел! Но теперь, теперь ведь до того дошло, что я о них забываю – просто забываю, что они есть. Я не до конца еще свихнулся, понимаю, что так продолжаться не может. Но дальше мой знаменитый трезвый ум отказывает. Эта девчонка – господи! – я ради нее творю совершенно нелепые, стыдные, подростковые вещи! Вру, что поехал машину чинить, выдумываю какие-то совещания… Тискаюсь с ней в автобусах на втором этаже. Мальчишеский бред, вслух сказать стыдно. Но какое же счастье!.. Александр, я знаю, у тебя тоже неприятности. Скажи, ты смог сохранить достоинство? Знаю, фраза как из книги, но это же беда! У меня было достоинство, и это ей во мне нравилось, а теперь я просто нелепый влюбленный дурак!.. Нужно, нужно найти врача. Но мне об этом и думать мерзко: ведь это у нее мой ребенок, и сама она ребенок еще, школьница. У них там такой беленький портик над входом и привратница, как в монастырской школе…