Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн

Гетерогенность – давний фетиш акторно-сетевой теории и социальной топологии. Отталкиваясь от идеи Фуко о гетеротопиях [Фуко 2006], наполняя ее новым содержанием, взятым из материальной семиотики [Hetherington 1997], жители Латурвилля и Лейбницштадта возвели гетерогенность в культ. Но ни в текстах Латура, ни в работах Ло (ни тем более в канонической лекции Фуко «Другие пространства») мы не найдем внятной концептуализации этой разнородности – лишь указание на ее универсальный и всепроникающий характер. Латур пишет:

Ло добавляет к этому гимну еще один куплет:

Достаточно сказать, что личный сайт Джона Ло называется heterogeneities.net.

Последние несколько лет Латур сам периодически иронизирует над созданным им культом гетерогенности. В работе о модусах существования он

Кажется, теория ассамбляжей позволяет прояснить идею гетерогенности, принятую по умолчанию в акторно-сетевой теории. Сделаем шаг в сторону – в сторону гетерогенности, но за пределы Сьюдад Деланда.

Представим на минуту некоторую совокупность операционно замкнутых порядков, каждый из которых представляет собой аналог аутопойетической системы [Луман 2007] или – в менее жесткой формулировке – множество однородных элементов, реферирующих друг к другу. Их существование подчинено общей логике, отношения между ними – это отношения интериорности, каждый из таких элементов – «общей силы частица» и ни один не может быть помыслен в отрыве от формирующих его отношений с другими аналогичными элементами. Характеризуя компоненты операционно замкнутых порядков, мы делаем акцент на предикатах: религиозные верования, биологические организмы, финансовые активы, технологические объекты, повседневные практики.

Однако городские объекты не образуют отдельного класса или системы, они не сводимы друг к другу и не могут быть выражены друг через друга, отношения между ними ничем не напоминают ни отношения слов в языке, ни органов – в теле, ни атомов – в молекуле. Гетерополис – это пространство онтологической инореференции. Здесь доминируют слабые связи и между людьми, и между объектами. Мы можем говорить о гетерогенности лишь тогда, когда в соединение вступают элементы, принадлежащие принципиально различным порядкам существования.

Теперь представим себе континуум, на одном полюсе которого – замкнутые аутопойетические системы (в духе известной лумановской максимы: «нет ничего в системе, что не принадлежало бы системе, нет ничего вне системы, что принадлежало бы системе»), а на другом – случайная выборка ничем не объединенных и ничем не связанных объектов. Ассамбляж будет располагаться ровно посередине – хрупкое соединение, сборка, демонстрирующая тем не менее удивительную живучесть, воспроизводимость и самозаконность. Суверенитет без самореференции. Симбиоз орхидеи и осы.

Следовательно, есть три способа утраты гетерополисом своего относительного суверенитета. Во-первых, распад слабых связей, переход в состояние случайного набора элементов (детерриторизация). Во-вторых, замена слабых связей сильными, превращение в множество гомогенных и функционально связанных элементов (геттоизация). В-третьих, разделение одного ассамбляжа на несколько внутренне связанных, но не «сцепленных» между собой ассамбляжей (партеногенез).

Любой, кто ставит перед собой задачу картографии актуальных теоретических проектов – «новорожденных» языков описания мира, – попадает в ловушку. Он не может поручиться за то, что это действительно работающие концептуальные модели, а не набор бессвязных интуиций и плохо проведенных различений. Связи, которые он между ними простраивает, могут оказаться фиктивными, а попытки их соотнесения – бесплодными.

Открывая книги по «современным социологическим теориям», изданные 30 лет назад, мы испытываем обычно три последовательно сменяющих друг друга чувства.

1. Чувство исторического превосходства: «О да, тогда это было фронтиром!» Теории, включенные в книгу на правах самых свежих и многообещающих проектов, уже успели «забронзоветь» и стать «новой классикой». Мы же легко указываем автору на ошибки в интерпретации: «ну как можно было поместить эту теорию в этот раздел – она же совершенно про другое». Так обычно происходит с теми проектами, которые остались и в теории, и в истории науки.

2. Чувство ностальгии: «Точно, была такая попытка. Жаль, не выгорело». Мы помним про немецкую философско-антропологическую школу и британских реалистов, но вряд ли сегодня станем обращаться к их аргументам. Такие проекты остались в истории науки, но не в ее теории (т. е. не оказывают больше прямого влияния на наш способ концептуализации исследуемых объектов).

3. Чувство недоумения: «А это вообще кто такой?!» С любопытством узнавая о проектах «реляционной социологии Эмирбайера», «экзистенциалистской социологии Тириакьяна» или «альтернативной социологии Ферраротти», читатель недоумевает – что вообще могло заставить автора наносить эти топонимы на карту фундаментальной теории.

Наша же ставка в этой игре кажется и того более проигрышной. Мы не только не знаем, есть ли шансы у ассамбляжного подхода войти хотя бы в историю (если не в теорию) социологии. Мы не знаем, является ли он вообще полноценной социологической концепцией, и будет ли от него польза будущим исследователям города. Однако посвящаем ему половину главы, оставляя за бортом более амбициозные и молодые философские проекты46, классику STS-анализа городского пространства47, забытых отцов-основателей акторно-сетевой теории48.

Тем не менее за последние двадцать лет теория ассамбляжей – единственный пример успешного вторжения современной философии в теорию города [McFarlane 2011], и вот уже даже старые адепты «урбанизма повседневности» заговорили о городе как об «адаптивном ассамбляже материального и нематериального» [Amin, Thrift 2017]. Мануэлю Деланде удалось предложить новую интуицию городского пространства, несколько оригинальных решений старых теоретических парадоксов и связную систему концептуальных различений. «Приземлить» эти различения и заставить их работать в эмпирических исследованиях – следующая задача.