Прыжок - Мартина Коул

Джорджио нравилось, как Донна обустроила их жизнь. Она была спокойная, замкнутая, преданная. В действительности даже чересчур преданная. Многие годы он тайно презирал ее за то, что она с такой легкостью принимала все вытворяемое им. Она позволяла ему все что угодно — лишь бы удержать его. Джорджио созрел для мысли, что ему не стоит дальше бороться за такую жизнь. Он просто не смог бы так жить. Может, если бы у них были дети, он чувствовал бы себя иначе…

«Я-то могу иметь детей и знаю это наверняка. — Он улыбнулся в темноте своим мыслям. — Если бы Донна неожиданно узнала, что на самом деле происходило со мной все эти годы, она тут же хлопнулась бы в обморок. До чего же она недогадлива! Все, что она делала, мне стало давно не по вкусу, потому что шло вразрез с моими понятиями, и я это знаю. В сущности, я использую ее. Однако предпочитаю рассматривать это как плату за легкую жизнь, которую она вела, когда тратила мои деньги и жила в роскоши. Я понимаю: она любит меня — и эта мысль меня тешит. Я и сам люблю Донну как свою жену, но не влюблен в нее вот уже много лет… С тех пор, как умер наш мальчик. В ту ночь что-то умерло и внутри меня. Она подвела меня. И подводила раньше, чуть ли не со дня нашей свадьбы. Она отказывала мне в сексе до свадьбы. И, в конце концов, я женился на ней из-за этого. А секс с ней того не стоил, если говорить по правде… И все же я лелеял ее. По крайней мере, внешне. Донна никогда не знала истинной глубины моих чувств к ней, а я знал, как она сильно любит меня. Облако ее нежной привязанности окутывало меня, едва я входил в комнату, где она находилась. Иногда это чувство действовало на меня как бальзам. Но чаще — как душное одеяло. Но в Донне есть шик. Вот этого я не могу у нее отнять… — Джорджио знал, что мужчины заглядываются на Донну, втайне желают ее. И он наслаждался этим сознанием. — Совсем другое дело — Вида. Она абсолютно другая, во всем. Вида молодая, трепетная, красивая. Высокая, гибкая, белокурая; правда, рот у нее — как сточная канава. И мозги соответствующие. Однако она возбуждает меня. Она знает, что я хочу, и выполняет это. Знает мои сильные и слабые стороны. Вида отдает свое тело так, как Донна отдает свою любовь: ни о чем не задумываясь и ни чуточки не смущаясь. Вида открыта для меня в любое время дня и ночи, она доводит меня до неистовства в наслаждениях и в то же время умиротворяет мой ум. Я могу посвящать ее во все что угодно, пока она не превратится в Кэрол Джексон, типичную птичку преступника, с грубым макияжем, специфическими, сексуальными нарядами и ртом, который знает слишком многое. Но я могу превратить Виду и в молодую Донну, в женщину с большой буквы. В мою Женщину. И Вида в отличие от Донны может иметь детей. Она это уже доказала… — Он представил себе, как изумительно жить на прекрасной вилле, под ярким солнцем, а рядом — Вида: сильная, бронзовая от загара. Вообразил, что перед ним сейчас ее гибкое тело, обнаженное, доступное. — …Именно такую женщину я хочу. Хочу всеми фибрами души!..»

Однако Донна снова ворвалась в его размышления. Донна и Алан Кокс. Джорджио улыбнулся: «Женщина в понятиях Алана — это проститутка вроде его Лалли. Алан не желает никаких обязательств. Он не хочет быть связанным. Мне надо было лучше подумать, прежде чем вообразить такое: что Алан с Донной могут сблизиться… — В редкие мгновения откровенности с самим собой Джорджио признавал, что его больше огорчило иное: Алан способен пробудить пламя в Донне. — …То пламя, которое я так и не смог разжечь как следует… После той ночи, когда умер наш мальчик. Словно после этой травмы секс для Донны стал лишь актом любви. Мне не нужен был секс с любовью. Не всегда был нужен. Иногда я хотел ее просто трахнуть. А может, так происходило всегда… Я хотел бы, чтобы Донна стояла передо мной на коленях и молила меня о чистой радости совокупления. Потому что порой меня тошнило от ее постоянных заверений в любви. Секс на девяносто девять процентов был у нее в голове, а не в теле».

По достижении определенного возраста Джорджио все чаще связывал секс с чем-то внешним, с визуальным рядом: ему нравилось разыгрывать эротические сценки из фильмов с чередой женщин; приятно было наблюдать, будто со стороны, как они наслаждаются сексом с ним. А не нравилось заниматься любовью так, как того хотела Донна: лежа на матрасе вдвоем и постоянно нашептывая друг другу слова любви: «Секс для Донны служил подтверждением моей любви к ней. Я давно уже это понял… — Иногда по утрам Джорджио вставал с постели, а в груди у него билась ярость. Оставлял жену, еще полную желания, в кровати, он наслаждался своей властью над ней. — …Теперь же власть у Донны. В ее власти вытащить меня отсюда, в ее власти забрать мои деньги и вызвать стрелков. И так будет, пока я не окажусь на свободе, вот в чем штука. Но как только я вырвусь, я смогу делать все что захочу. Мне сейчас нужна Донна, чтобы она помогла мне заполучить мои деньги. Потому что она — единственный человек на свете, которому я могу доверять. Моя Донна, моя самая заслуживающая доверия женушка». Однако Джорджио был реалистом и прекрасно понимал, что ему-то как раз доверять нельзя, ни в чем и никогда. После того, как все это закончится, Донна потребует от него верности, ибо она решит, что заслужила этого. Но Джорджио понимал, что он не сможет обещать верности кому бы то ни было. Даже Виде.

И даже себе.

Донна никак не могла уснуть. События прошедшего дня вывели ее из относительного равновесия. Она сидела в кабинете Джорджио, в обществе пачки сигарет и стакана с виски. Прихлебывая обжигающую жидкость, она наслаждалась тем, как виски вгрызалось в ее горло и в желудок.

Знакомство с Эриком исчерпывающе раскрыло перед ней, во что она впуталась. Она смотрела на Алана и Энтони, прислушивалась к их непринужденной беседе, видела, как легко они принимают то, что должно будет произойти, — и ощущала, как ее окутывает смертельный страх: «Эрик прав. Разве я смогу жить, постоянно думая о том, что вот-вот кто-то постучит ко мне в дверь? Или что в любой момент может нагрянуть полиция? Разве я смогу вести жизнь беглеца?» Внутренний голос подсказывал ей, что Джорджио легко смог бы так жить. Теперь у Донны почти не осталось иллюзий относительно мужа. У нее оставалась одна ценность — глубоко запрятанная любовь к Джорджио. Любовь, которую он умело внушил ей много лет назад и которая с годами лишь стала сильнее.

Донна встала и подошла к окну. Бросила взгляд на машину, припаркованную слева от проезда к дому. За ее домом по-прежнему наблюдали. Сознание этого еще больше опечалило ее: «Как только дом будет продан и мы уедем, это что станет нашим образом жизни? За нами будут постоянно наблюдать. Узнаем ли мы когда-нибудь мир и покой? Наверное, Джорджио только тогда сможет спокойно спать в постели, когда будет знать, что его сон оберегает нанятая им же охрана. А смогу ли я спать, зная об этом?.. Все ли рассказал мне Джорджио? Может быть, он нанял еще людей, и теперь они следят за мной, будто бы Дональда Левиса и полиции недостаточно?»

Донна понимала, что не должна задавать себе слишком много вопросов. Такие размышления не шли ей на пользу, особенно по ночам, с сигаретой в одной руке и со стаканом шотландского виски — в другой и во власти разгоряченного воображения.

«Но все сейчас кажется таким реальным: Эрик придал всему плоть и кровь. Как только я уехала из Шотландии и Ливерпуля, все плохое перестало казаться мне настоящим. Но Эрик — настоящий. Даже слишком настоящий. Он говорил о прыжке, как об игре… — Донна была уверена, что так оно и есть: для него это — доходная игра; с помощью нее он зарабатывает значительные суммы денег. Игра эта дает ему возможность приобрести некий вес в истеблишменте… Донна опять выглянула в окно и тихо вздохнула. — …Все уже решено. Если бы я и захотела выйти из игры, то не смогла бы этого сделать: я погрязла в ней по уши. Джорджио это понимает. И я тоже».