Атаман Платов (сборник) - Петр Краснов

Вот офицер, сидевший за столиком один, встал и ушел куда-то. В его отсутствие появился новый посетитель, штатский, и занял место. Вернувшийся офицер попросил штатского перейти за другой столик.

– Почему?.. – сразу возвысил голос штатский.

– Не кричите пожалуйста! – повысил голос и офицер. – Я вам вежливо сказал, что столик занят мною, и прошу оставить это место. Вот моя фуражка. – Он показал на свою фуражку, лежавшую на другом стуле. Штатский раньше же заметил ее. Публика повернула головы к спорящим.

– Место я не уступлю, – твердо заявил штатский, – столик был свободен, и я занял его.

– Тогда я пущу в ход силу, – угрожающе сказал офицер. – Столик мой! Извольте убраться!

– Что такое?! – закричали вдруг штатские. – Что такое?! Эти офицеры всегда скандалят… Чуть что, сейчас угрозы! Нет прохода от офицеров!

– Просят не обобщать! – закричали офицеры.

– Офицеры начинают всегда первыми! – вопили штатские.

– Просят не обобщать! – неслось со стороны офицеров. Некоторые встали. Мы тоже вскочили и ждали, что будет.

К спорящим шли уже адъютант комендантского управления и полиция. Быстро разобрав в чем дело, комендантский адъютант приказал штатскому уйти. Тот и теперь заупрямился.

– Удалить из театра! – приказал адъютант. Полиция взялась за штатского. Тот начал было вырываться, но тифлисская полиция была столичная. Штатскому нахлобучили котелок, взяли подмышки, что-то шепнули, и он был выведен.

– Несправедливо! – запротестовали штатские. – Офицер неправ.

– Господа! – возвысил голос комендантский адъютант, – вы все видели, что фуражка офицера лежала на стуле. Стол был занят им. Если недовольство не прекратится, я принужден буду, во избежание дальнейших разговоров, могущих привести к ссоре, очистить театр.

Разговоры утихли. Вскоре снова поднялся занавес. Смотрю, мой Кононов уже взъерепенился. Водка и вино быстро действовали на него.

– Пойдем в ложу, – предложил он.

– Пойдем-ка лучше домой, – предложил я.

– Нет, не пойду, я хочу еще и девиц пригласить.

Бросить его было опасно. Я пошел за ним в ложу. Но удовольствие для меня уже кончилось.

Кононов же потребовал шампанского, приказал позвать девиц, назвал их даже по именам. Подали вина, появились и певички. Кононов быстро пьянел. Вдруг он вытащил револьвер. Я кинулся на него и вырвал оружие из его рук. Девицы мгновенно исчезли, и я силой увел подвыпившего товарища. Он пожелал ехать в гостиницу, к своей пассии. Ее не оказалось там.

– Не хочу ехать домой, – расходился Кононов. – Едем на Веру. – Эта загородная часть Тифлиса славилась садами, хорошим прохладным воздухом и отличными духанами. Поехали туда. Я уже не давал Кононову пить, мы гуляли по садам и он скоро опомнился.

– Где мой револьвер? – спросил он.

– У меня.

– Давай сюда!

– Нет! Ты, пожалуй, вздумаешь еще стрелять.

– Нет, обещаю, что не буду. – Пристал так, что начал даже хмуриться. Наконец, я отдал ему револьвер.

Часа в четыре утра поехали мы домой. Я был рад, что скоро отвяжусь от нервного молодого. Он же все порывался стрелять. Мне приходилось следить за ним. Наконец, он притворился спящим. Но только я на минутку отвлекся в сторону, как грянули один за другим два выстрела. И в ту же минуту из темноты, впереди нас, донесся грозный окрик: «Стой! Кто едет?! Кто стреляет?.. Стой! Стрелять будем!»

Извозчик остановился. Я укоризненно выговаривал Кононову; он сунул револьвер в карман.

– Теперь арест, – сказал я. – Спасибо за компанию.

Кононов молчал. Подошел офицер с револьвером в руке. За ним солдаты патруля, держа винтовки наготове.

– Вы стреляли? – спросил офицер. Я соскочил с экипажа, подошел к нему и сказал на ухо, что мой приятель немного намок и не помнит, что делает.

– Я должен бы арестовать вас, но если вы поручитесь, что не будете больше стрелять, я вас отпущу. Пожалуйста, не стреляйте, – может выйти неприятность и для меня, и для вас.

– Слушаюсь! – сказал Кононов и как будто опомнился. – Не буду больше стрелять.

Всю дорогу, до самой гостиницы, куда он направился опять к своей пассии, я зудил его. Он благодушно улыбался. Пассию свою, наконец, застал дома и ввалился к ней, а я поехал домой.

Через несколько дней Кононов опять выкинул штуку. Теперь он был в компании Молчанова. Поздно ночью они явились в гостиницу с требованием номера. На беду в гостиницу пришел и частный пристав. Он вздумал сделать офицерам замечание, чтобы не шумели. Кононов послал его к черту.

– Сейчас арестую скандалистов! – крикнул пристав и бросился к двери, но он не успел выскочить в нее.

Кононов выхватил шашку и рубнул пристава по боку, потом по ноге. Хорошо, что полицейский был в шинели. Шинель оказалась разрубленной в двух местах, и немного была поранена нога. При втором ударе пристав схватился рукой за клинок, Кононов потащил его, пристав схватился и другой рукой. Кононов рвал шашку вон и порезал полицейскому руки. Молчанов оттащил Кононова, а пристава вытолкал за дверь. Тот с воплями побежал по улице, а скандалисты сели на извозчика и уехали домой.

Поднялся шум. Их, конечно, нашли. Пришлось сознаться, и Кононову грозил суд. Однако генерал принял живейшее участие в своих офицерах, поехал сам к полицейскому, припугнул и его и добился того, что пристав удовлетворился тридцатью или сорока рублями за порчу пальто, а Кононова посадили под арест на тридцать суток.

Разговоров по этому поводу было много.

Целый цветник дам стал посещать арестованного Женьку. Даже его тайная невеста, великовозрастная и длинная дочка отставного генерала, не стеснялась приходить к нему на гауптвахту. Молодец-барышня, как говорили о ней; она сама атаковала Кононова и в конце концов женила его на себе.

Я увидел Кононова дня через три после его ареста. Меня назначили караульным начальником на главную гауптвахту. Городской караул был так велик, что почти всегда составлялся сборный. Нам, саперам, как и кавалерии, наряды в караул были через очередь и то приходилось быть в карауле не меньше 3–4 раз в месяц.

Часам к девяти утра я уже шагал во главе своего караула к месту развода. Сзади шли еще два-три караула от нашего батальона. Развод производился обыкновенно как раз на нашей Авчальской улице.

Выводились караулы так рано, очевидно, только для того, чтобы солдат основательно устал. Иначе и объяснить невозможно бесцельное стояние на месте от девяти до двенадцати часов дня. Официально это требовалось, чтобы произвести поверку знания караульной службы. Часам к десяти приходил рунд. Поверял караул и спрашивал обязанности отдельных солдат. Около одиннадцати приезжал дежурный по караулам и тоже обходил караулы, поверяя знания, осматривая исправность одежи и оружия.