Кенилворт - Вальтер Скотт

Во время этого разговора они увидели, что Лестер с Тресилианом отделились от толпы, и следовали за ними до тех пор, пока те не сели на лошадей. Тогда мальчик, который, как мы уже упоминали, бегал очень быстро, устремился вдогонку. Конечно, угнаться за ними он не мог, но все же поспел вовремя, чтобы спасти жизнь Тресилиану.

Мальчик едва успел закончить свой рассказ, как они прибыли в замок.

Встает с востока солнце, разгоняя

Предательские тени черной ночи;

Так правда побеждает силы лжи.

Старинная пьеса

Проезжая по валу, где недавно разыгрывалось такое шумное представление, Тресилиан сразу заметил, что за его кратковременное отсутствие настроение людей резко изменилось. Потешный бой окончился, но воины, все еще одетые в маскарадные костюмы, продолжали стоять, сбившись в кучки, словно встревоженные какими-то необычайными и страшными вестями.

Во дворе его ожидала та же картина. Приближенные и слуги графа Лестера стояли группами и перешептывались, не отрывая тревожных и таинственных взглядов от окон приемной залы.

Первым знакомым, попавшимся на глаза Тресилиану, был сэр Николас Блант. Не успел Тресилиан раскрыть рот, как Блант огорошил его следующим приветствием:

— Помилуй бог, Тресилиан, ты, право, больше годишься в шуты, чем в придворные. Ты не умеешь вести себя как подобает человеку, состоящему в свите ее величества. Тебя искали, ждали, вызывали, без тебя, видите ли, и обойтись нельзя, и вот ты наконец являешься, держа перед собой в седле какого-то недоноска. Можно подумать, что ты в няньки нанялся к этому чертенку и возвращаешься с прогулки.

— Да в чем дело? — спросил Тресилиан, отпуская мальчика, который спорхнул на землю как перышко, и сам слезая с лошади.

— Никто не знает, — ответил Блант, — я сам никак не разнюхаю, хотя нос у меня не хуже, чем у других придворных. Милорд Лестер проскакал по валу, не разбирая дороги, потребовал аудиенции у королевы, и до сих пор они сидят запершись с Берли и Уолсингемом и тебя вызывали, но пахнет тут изменой или чем-нибудь похуже — никто не разберет.

— Клянусь небом, он говорит правду! — подтвердил только что подошедший Роли. — Вас немедленно требуют к королеве.

— Не торопись, Роли, — сказал Блант, — вспомни о его сапогах. Ради бога, мой дорогой Тресилиан, ступай ко мне в комнату и возьми мои новые розовые шелковые чулки — я надевал их всего два раза.

— Вздор! — ответил Тресилиан. — Вот что, Блант. Позаботься об этом мальчике. Обращайся с ним поласковее, но смотри, чтобы он от тебя не удрал, — от него многое зависит.

С этими словами он поспешил за Роли, предоставив честному Бланту придерживать одной рукой лошадь, а другой — мальчика. Блант долго провожал его взглядом.

— Никто не удосуживается посвятить меня в эти тайны, — проворчал он. — Мало того — меня еще соизволили оставить и конюхом и нянькой одновременно. Ну, конюхом еще куда ни шло, потому что я, конечно, люблю хороших лошадей, но поручить мне этого дьяволенка… Ты откуда явился, дружок?

— С болот, — ответил мальчик.

— А чему ты научился там, смышленый чертенок?

— Ловить чаек с перепончатыми лапками в желтых чулках.

— Ух ты, — буркнул Блант, разглядывая огромные розы на своих башмаках. — И дернул же меня черт задавать тебе вопросы.

Тем временем Тресилиан прошел через приемную залу. Придворные стояли группами и таинственно перешептывались, не спуская глаз с двери, которая вела из залы во внутренние покои королевы. Роли указал на дверь; Тресилиан постучал и был немедленно впущен. Все шеи вытянулись — всем хотелось заглянуть в комнату, но портьеры, закрывавшие дверь изнутри, упали слишком быстро, так что любопытство собравшихся осталось неудовлетворенным.

Тресилиан с сильно бьющимся сердцем очутился перед Елизаветой. Королева металась по комнате в необычайном волнении, которое она, видимо, не считала нужным скрывать; два-три ее ближайших и мудрейших советника обменивались беспокойными взглядами, но не решались заговорить, пока не утихнет ее гнев. Перед пустым креслом, которое сдвинулось с места, когда она яростно вскочила, стоял коленопреклоненный Лестер, скрестив руки и опустив глаза, молчаливый и неподвижный, словно могильный памятник. Рядом с ним стоял лорд Шрусбери, граф-маршал Англии, держа в руке своей жезл. Шпага графа была отстегнута и лежала перед ним на полу.

— Ну, сэр, — сказала королева, вплотную подойдя к Тресилиану и топнув ногой так, как это сделал бы сам Генрих, — вы знали об этом славном деле? Вы соучастник обмана, который замышлялся против нас? По вашей милости мы совершили несправедливость?

Тресилиан упал на колени перед королевой; здравый смысл подсказывал ему, что в этот момент любая попытка оправдаться грезила ввернуться против него же.

— Онемел ты, что ли? — продолжала она. — Ты знал обо всем… Говори, знал или нет?

— Нет, всемилостивейшая государыня, я не знал, что эта бедная леди — графиня Лестер.

— И никто не будет знать ее под этим именем! — воскликнула Елизавета. — Проклятие! Графиня Лестер! А я говорю — госпожа Эми Дадли, и хорошо еще, если у нее не будет основания именовать себя вдовой изменника Роберта Дадли.

— Государыня, — промолвил Лестер, — делайте со мной все, что хотите, но не гневайтесь на этого джентльмена: он ни в чем не провинился перед вами.

— И ты думаешь, ему будет лучше от твоего заступничества, — вскричала королева, оставив медленно поднявшегося Тресилиана и бросаясь к Лестеру, все еще стоявшему на коленях, — твоего-то заступничества, ты, дважды фальшивая душа, вероломный клятвопреступник! Твоя подлость сделала меня смешной в глазах моих подданных! Я возненавидела самое себя! О, я готова вырвать свои глаза за их слепоту!

Тут Берли отважился перебить ее.

— Государыня, — сказал он, — вспомните, что вы королева, королева Англии, мать своего народа. Не поддавайтесь этому неистовому урагану гнева.

Елизавета повернулась к нему; в ее гордых и гневных глазах заблистали слезы.

— Берли, — сказала она, — ты государственный деятель, ты не постигаешь, ты не можешь и наполовину постичь то отчаяние, тот позор, который навлек на меня этот человек!

Почувствовав, что сердце королевы переполнено горем, Берли необыкновенно бережно, с глубочайшим благоговением взял ее за руку и отвел в сторону, к стрельчатому окну, подальше от остальных присутствующих.

— Государыня, — сказал он, — я государственный деятель, но вместе с тем я человек — человек, состарившийся в вашем Совете; у меня нет и не может быть иных желаний на земле, кроме вашей славы и вашего счастья… Умоляю вас, успокойтесь.

— Ах, Берли, — сказала Елизавета, — ты ничего не знаешь! — И слезы потекли по ее щекам, как ни старалась она сдержать их.

— Я знаю все, знаю, моя высокочтимая государыня. Но молю вас, берегитесь, чтобы другие не угадали то, чего они не должны знать.