Андрей Платонов - Алексей Варламов

Когда посетитель ушел, Андрей Платонович выругался по-пролетарски. Он сказал, что опорожненную уже поллитровку мы достали с трудом, а у только что удалившегося щеголя ломится буфет от грузинского коньяка и что за перелопачивание романа, которому место в мусорном ведре, он выплатит ему, Платонову, тысячу карбованцев…

Так я столкнулся с использованием писателя в качестве негра. И понял тогда, как все на земле просто, простее некуда».

Других подтверждений того, что Платонов занимался за деньги литературной обработкой графоманских сочинений, нет, зато хорошо известно, что в 1937–1941 годах он часто выступал и под своей фамилией, и под разными псевдонимами как литературный критик.

«Критика, в сущности, есть дальнейшая разработка богатства темы, найденной первым, „основным“ автором. Она есть „довыработка“ недр, дальнейшее совершенствование мысли автора. Критика может быть многократной.

Первый автор обычно лишь намечает, оконтуривает недра и лишь частично их выбирает, а критик (идеальный) доделывает начисто не совершенное автором», — отмечал Платонов в «Записных книжках» в 1938 году.

Та же мысль прозвучала в зачине его статьи «Творчество советских народов». Но, пожалуй, еще более платоновское по мысли суждение было занесено в «Записные книжки» военных лет: «Высший критик был Шекспир; он брал готовые, чужие произведения, — и, переписывая их, показывал, как надо писать, что можно было сделать дальше из искусства, если применить более высшую творческую силу. — Это критика в идеальном виде!!!»

В предвоенное время Платонов написал несколько десятков рецензий, посвященных произведениям известным и неизвестным, классическим и современным, русским, советским, зарубежным. Какие-то из них он сочинял по своему выбору, какие-то по заказу редакций, часть была опубликована в «Литературном критике», «Литературном обозрении» и «Детской литературе», другая отклонена и осталась в писательском архиве либо была утрачена.

«Платонов появлялся в середине дня. Среднего роста, худощавый, бледный, просто и совершенно непритязательно одетый, он держался не только скромно, но даже как-то робко, будто хотел быть незаметным, говорил негромким глуховатым голосом и мало, — вспоминал Ф. Левин. — Совсем был не похож на писателя, а скорее на мастерового человека, слесаря или водопроводчика Он приносил рецензию, и Мария Яковлевна Сергиевская тут же выкладывала перед ним новые, полученные на отзыв книги. Платонов перебирал их, перелистывал, по каким-то своим соображениям выбирал какую-нибудь и уносил с собою, чтобы через несколько дней вернуть вместе с рецензией. В каждом его отзыве была „изюминка“, своя свежая мысль. Писал он четко, ясно, с превосходной простотой, оригинальным, лишь ему присущим стилем».

Из этих статей и рецензий Платонов составил книгу «Размышления читателя», и ее название точно отразило суть дела. Создатель МОПЛа, «нечитаемый писатель и пишущий читатель» Андрей Платонов по-прежнему играл за команду современных ему читателей, исходя из того, что «высшая мера творчества писателя не обязательно есть предельная мера для читателя. У читателя есть своя мера. Что может быть пределом для писателя, то иногда бывает недостаточным для читателя». Эти слова продолжали мысли, некогда высказанные инженером Иваном Павловичем Воищевым с его лозунгом «Долой вокзальных баб в литературе!». Но много что испытавший за миновавшие более десяти лет пребывания в советской литературе Платонов не без горькой иронии, хотя и несколько мягче писал: «…нам, читателям, чуждо такое попечение о писателях, точно о каких-то несознательных существах, которые могут „избаловаться“ от похвал и почета. Наоборот, писатели должны быть гораздо более сознательны, чем многие из нас, иначе мы не будем их читать и нам нечему будет у них учиться. Если же писатель подвержен порче, дисквалификации от хулы или славы, но не способен улучшить свою работу, учась и у своей славы и у хулы на себя, — то какой же он писатель?»

Иронически-нравоучительная эта точка зрения «нас, читателей» была высказана в рецензии на роман Юрия Крымова «Танкер Дербент», где снисходительность рецензента преобладала над требовательностью. Однако если говорить о наиболее значительных работах Платонова-критика, то, как и прежде, своеобразной мишенью для него становились произведения не тех авторов, для кого литература была «государственным чистописанием», а тех, кто пытался в большей или меньшей степени уклониться от советского, как сказали бы ученые люди, дискурса — Александра Грина, Михаила Пришвина, Константина Паустовского — художников, близких к идее самоценности творчества, и трудно предположить, чтобы этих писателей ему специально «заказывали». Заказывали скорее тех, чьи имена сегодня помнят разве что специалисты — К. Горбунова, И. Е. Гетхмана, А. Савчука, С. Вашенцева, Г. Фиша, А. Митрофанова, Н. Сухова, С. Белякова, начинающих писателей Красноярского края и прочих городов и весей республики, о ком Платонов отзывался еще более деликатно, чем о Крымове, стараясь не обидеть, не задеть, хотя не всегда получалось, и в тех случаях, когда выведенная им формула «лучше писать рассказы, чем хулиганить в подворотнях», не срабатывала, из человеческого сердца нечаянно вырывалось: «В стране много других счастливых дел, кроме литературы. Зачем же быть несчастным?»

И все же это была стрельба из пушек по воробьям, а вот когда Ф. Человеков писал о профессионалах, здесь был его выбор, и в своих оценках он был жёсток.

«Однажды Платонов пришел ко мне, когда у меня были гости, — вспоминала Евгения Таратута. — Раздеваясь в передней, Андрей Платонович услышал голос одного писателя, который громко что-то рассказывал.

— Я не пойду к вам, — сказал Андрей Платонович. — Я недавно написал рецензию на его книгу, — он кивнул в сторону моей комнаты. — Наверное он и не знает, что это мой псевдоним, но все же ему, наверно, будет неприятно видеть меня. А я к вам приду в другой раз…

Он оделся и ушел».

Таратута дружила со Львом Кассилем, и логично предположить, что речь шла о нем, ибо в двух рецензиях на произведения Кассиля Платонов был каким угодно, но только не доброжелательным. В 1939 году в «Литературном обозрении» появилась статья Ф. Человекова «Реторта для изготовления человеков» с подзаголовком «О романе Л. Кассиля „Вратарь республики“». Роман был опубликован в «Красной нови», и платоновской жертвой вновь оказался журнал, с которым автора «Такыра» и «Третьего сына» связывали отношения весьма прихотливые. Однако появись «Вратарь республики» в «Новом мире» или в «Октябре», скорее всего, его ждала бы та же участь.

История великого голкипера, написанная популярным детским писателем и ставшая основой одного из известных советских фильмов, вызвала у Платонова неприязнь и даже раздражение, своего рода аллергию на «смесь сахарина с пухом одуванчика». Прежде всего ему не понравился герой романа — журналист Женя Карасик («он же известный, якобы едкий газетчик Евгений Кар»), который обучается ремеслу шарманщика для того, чтобы увидеть скрытую интимную жизнь дворов. «На самом же деле он ничего не видел, потому что таким способом ничего увидеть нельзя: маскируясь сам, он маскировал и всю жизнь, всю действительность. Таким шуточным манером ничего всерьез изучить нельзя. Жизнь не приспособлена для мгновенного постижения ее творческим работником с шарманкой».