Воин кровавых времен - Р. Скотт Бэккер

Пустыня изменила все.

— Ке-еллхус! — выдохнула в промежутке между схватками Серве. — Келлхус, я боюсь!

Она застонала и выкрикнула:

— Что-то не так! Что-то не так!

Келлхус обменялся несколькими словами с кианской матроной, обмывавшей внутреннюю сторону бедер Серве горячей водой, кивнул и улыбнулся. Он взглянул на Эсменет, потом опустился на колени рядом с лежащей девушкой и взял ее лицо в ладони. Серве схватила его за руку и прижалась к ней сведенным судорогой ртом; ее светлые брови были испуганно сдвинуты, а глаза смотрели с мольбой.

— Ке-еллхус!

— Все идет так, как должно идти, — сказал он. Глаза его сияли благоговением.

— Ты! — воскликнула Серве, хватая воздух ртом. — Ты!

Келлхус кивнул, как будто услышал куда больше, чем это короткое загадочное слово. Улыбнувшись, он подушечкой большого пальца стер слезы с ее щеки.

— Я, — прошептал он.

На протяжении мгновения Эсменет казалось, будто она смотрит на себя со стороны. У нее перехватило дыхание. Да и как могло быть иначе? Она стояла на коленях рядом с ним, Воином-Пророком, над женщиной, дающей жизнь его первому ребенку…

У мира свои обычаи. Иногда события могут доставлять удовольствие, иногда — причинять страдания, а иногда — просто разносить человека в щепки, но каким-то образом они всегда вливаются в монотонность ожидаемого. Так много неясных происшествий! Так много моментов, вовсе не излучающих света, не обозначающих никакого поворота, вообще ни о чем не говорящих. Всю жизнь Эсменет чувствовала себя ребенком, которого ведет за руку чужой человек, проводит через толпу и направляется куда-то, куда, как она понимает, ей идти не следует, но ребенку слишком страшно, чтобы сопротивляться или задавать вопросы.

«Куда ты меня ведешь?»

«Это больше меня».

Келлхус бросил ее бурдюк.

«Ты первая», — сказали его глаза, и его взгляд был подобен воде — подобен жизни.

Эсменет обожгла ноги об гравий. Ее волосы слиплись от пыли. Ее губы потрескались от солнца. При каждом вздохе ей казалось, будто в груди и горле у нее горящая шерсть. А потом, вопреки ожиданию смерти, они пришли в прекрасный зеленый край. В Энатпанею. Спотыкаясь, они спустились в речную долину, в тень странных ив. Пока Серве спала, Келлхус раздел Эсменет и отнес ее к прозрачным водам. Он искупал ее, смыл бархатную пыль с ее кожи.

«Ты моя жена, — сказал он. — Ты, Эсми…»

Эсменет моргнула, и солнце заиграло на ее слипшихся от воды ресницах.

«Мы перешли пустыню», — сказал он.

«И я, — подумала Эсменет, — твоя жена».

Келлхус рассмеялся, прикоснулся к ее лицу — словно бы смущенно, — а она поймала и поцеловала его окруженную сиянием руку… С соломенных завитков его волос стекала вода, а борода сделалась коричневой — цвета засохшей крови.

Келлхус построил для Серве шалаш из камней и веток. Он наловил силками кроликов, накопал клубней и развел костер. Некоторое время казалось, будто в живых остались лишь они — не только из всего Священного воинства, а из всего человечества. Одни они разговаривали. Одни они смотрели и понимали, что они видели. Одни они занимались любовью, одни во всех землях, во всем свете. Казалось, будто все страсти, все знание находится здесь, звеня в одной предпоследней ноте. Это чувство невозможно было ни объяснить, ни постичь. Это не было похоже на цветок. Это не было похоже на беззаботный детский смех.

Они стали мерой всего… Абсолютной.

Безусловной. Когда они занимались любовью в реке, казалось, будто они освящают море. «Ты, Эсменет, моя жена». Пылая, погрузиться в чистые воды — друг в друга… Скрепляющая боль.

Эсменет никогда не смела спросить об этом, и не потому, что боялась ответа. Она боялась того, во что этот ответ превратит ее жизнь.

«Никуда. Ни к чему хорошему».

Но теперь, после пустыни, после вод Энатпанеи, Эсменет знала ответ. Всякий раз в своей прошлой жизни, когда она ложилась с мужчиной, она делала это ради него. Всякий грех, который она совершала, она совершала ради него. Всякая миска, которую она разбила. Всякое сердце, которое она задела. Даже Мимара. Даже Ахкеймион. Сама того не зная, Эсменет всю жизнь жила ради него — ради Анасуримбора Келлхуса.

Тоска по его состраданию. Несбыточная мечта о его откровении. Грех, который он может простить. Падение — чтобы он мог возвысить ее. Он был истоком. Он был предназначением. Он был, и был с ней!

Здесь!

Это было безумно, невероятно, но это было правдой.

Когда Эсменет пришла в голову эта мысль, она только и сумела, что рассмеяться от радостного изумления. Святое всегда казалось таким далеким, словно лица королей и императоров на монетах, которыми она желала обладать. До встречи с Келлхусом она ничего не знала о святом, кроме того, что оно каким-то образом всегда отыскивало ее в глубине невзгод и унижений. Оно, подобно отцу Эсменет, приходило в глухой ночи, нашептывая угрозы, требуя подчинения, обещая утешение, но давая лишь бесконечный ужас и позор.

Как же она могла не ненавидеть святое? Как она могла не бояться его?

Она была проституткой в Сумне, а быть проституткой в священном городе — это вам не жук начхал. Некоторые ее товарки в шутку называли себя «ворами у врат на Небеса». Они постоянно обменивались насмешливыми историями про паломников, которые так часто плакали в их объятиях. «Они все это? затевают ради того, чтобы увидеть Бивень, — язвительно заметила однажды старая Пирата, — а заканчивают тем, что показывают его!»

И Эсменет смеялась вместе с остальными, хоть и знала, что паломники плачут оттого, что потерпели неудачу, оттого, что пожертвовали урожаем, сбережениями и обществом близких людей, чтобы попасть в Сумну. Ни один человек из низших каст не был настолько глуп, чтобы стремиться к богатству или радости — мир для этого слишком непостоянен и своенравен. Им оставалось лишь спасение, святость. Вот и Эсменет выставляла ноги в окно, подобно спятившим прокаженным, которые из одной лишь злобы набрасывались на здоровых.

Какой далекой теперь казалась та женщина. Каким близким — Святое…

Серве кричала и подвывала; от мучительной боли, терзающей чрево, все ее тело сотрясала дрожь.

Кианка издала одобрительный возглас, состроила гримасу и улыбнулась. Серве откинулась на колени к Эсменет, тяжело дыша, глядя безумным взором, крича. Эсменет смотрела, затаив дыхание; тело ее занемело от изумления, а мысли смешались оттого, что чудесное столь тесно и неразрывно смешивалось с обыденным.

— Хеба серисса! — воскликнула кианка. — Хеба серисса! Ребенок сделал первый вдох и подал голос в первой, плаксивой мольбе.

Эсменет смотрела на новорожденного и понимала: вот результат, к которому привел ее отказ от воды. Она страдала, чтобы Серве могла пить, и вот теперь на свет появился этот вопящий младенец, сын Воина-Пророка.