Османская империя. Шесть столетий от возвышения до упадка. XIV-XX вв. - Джон Патрик Бальфур

С тех пор дворец Долмабахче, воплотивший в себе все европеизированные тенденции османского двора, стал вместо старого Сераля постоянной резиденцией султана, отделенной от места заседаний правительства. Здесь же жили и все будущие султаны. Абдул Меджид жил в роскоши и предавался развлечениям на европейский манер. Он знал и тонко чувствовал музыку, и потому у него был свой турецкий оркестр, обученный лучшими немецкими и итальянскими музыкантами, для исполнения современных композиций. Музыка заменила Абдул Меджиду военные игры прошлого. Он также пригласил ко двору европейских актеров, танцовщиков и других исполнителей, для которых построил театр, примыкающий к дворцу, где они устраивали представления. Тем временем финансовое положение империи продолжало стремительно ухудшаться. Страна двигалась к хаосу.

Настало время, когда Великий элчи наконец лишился иллюзий относительно молодого падишаха. Он понял, что отсутствие целеустремленности — роковая слабость и султана, и его великого визиря. Пальмерстон тоже опасался, что империя обречена на гибель из-за слабости и нерешительности как самого суверена, так и его министров. Он посоветовал послу больше не настаивать на проведении реформ. И Каннинг как-то заметил: «…великая игра усовершенствования почти завершена… и я не могу скрывать, что дальнейшее мое пребывание здесь не имеет цели».

Решид потерпел неудачу в реформах не только из-за своей слабости. Турецкое общественное мнение не успевало за реформами, и в стране не было достаточно крупного светски образованного общественного класса, чтобы их поддержать. Даже те радикальные силы, которые противостояли реакции, опасались влияния слишком решительного внедрения западных идей в цивилизацию, до сих пор исламскую по мировоззрению. Они считали, что слишком поспешная попытка, как та, что предпринял Стрэтфорд Каннинг, устранить религиозные и национальные различия окажет негативное влияние на турок и не даст выгоды христианам.

Таким образом, Стрэтфорд Каннинг летом 1852 года ушел со своего поста посла и уехал в Англию. Он считал, что почти ничего не достиг, но изменил свое мнение, увидев количество даров, принесенных в благодарность за его труды армянскими протестантами, греками, американскими миссионерами и торговыми сообществами Стамбула и Смирны. Он был уверен, что, скорее всего, никогда не вернется. Но новый поворот событий вернул его обратно уже через год — теперь Стрэтфорд Каннинг звался лорд Стрэтфорд де Редклифф. Десятилетие мира подошло к концу. Османская империя снова двигалась к серьезному столкновению с Россией.

Русский царь Николай I, суровый автократ, несгибаемый в своих целях, как восточный деспот, с самого начала своего правления рассчитывал на близкий крах Османской империи и потому поддерживал дипломатическое давление на западные державы для ее будущего расчленения. С Британией он впервые затронул этот вопрос еще во время своего официального визита в Лондон в 1844 году, но столкнулся лишь со сдержанным отказом обсуждать то, что еще не произошло. В начале 1853 года царь вернулся к вопросу в Санкт-Петербурге, во время неформальных, но исторических встреч с британским послом сэром Гамильтоном Сеймуром.

Указав на состояние дезорганизации, в котором находилась Османская империя, и на ее возможное падение, он посчитал важным, чтобы Англия и Россия пришли к пониманию по всем связанным с этим вопросам, действовали сообща и чтобы ни одна из сторон не предпринимала в этой связи никаких шагов, не известив другую. В заключение он заявил: «У нас на руках больной человек — тяжело больной. Будет большим несчастьем, если в один из дней он ускользнет из наших рук, особенно до того, как будут сделаны все нужные приготовления».

Сеймур в ответ сказал, что в этом случае необходим терапевт, а не хирург: к инвалиду следует относиться бережно и помочь его выздоровлению. Советник царя — Нессельроде — согласился, что долгая жизнь пациента представляется сомнительной, однако ее следует продлить как можно дольше. Этого же мнения придерживался британский премьер-министр лорд Абердин.

Несколькими днями позже русский царь коснулся этой темы более определенно и подробно, заверив посла, что он больше не поддерживает «мечты и планы» императрицы Екатерины с ее намерениями в отношении города Константинополя, поскольку его страна так велика и «благополучно расположена», что никакой новой территории не требуется. Нечего теперь опасаться и турок. При этом он озабочен положением нескольких миллионов христиан империи, защита которых, возложенная на него договором, остается его долгом, который он обязан выполнять. Если империя падет, она никогда больше не восстанет, и, определенно, было бы лучше заранее предвидеть возможные неожиданности, чем погружаться в хаос и подвергать себя опасности европейской войны, которая может сопутствовать подобной катастрофе.

Обращаясь к послу «как к другу и джентльмену», царь откровенно говорил о будущем Константинополя, который он не может уступить Англии. Что касалось его лично, он добавил: «Я в равной мере готов обещать не утверждать себя там в качестве собственника. Но я не говорю, что не мог бы стать его временным владельцем». Французская экспедиция в Турцию, например, могла бы привести к переходу через ее границы русских войск. В последующей беседе царь коснулся дунайских княжеств Валахии и Молдавии, как независимых государств под его протекторатом. Аналогичный протекторат мог бы быть установлен для Сербии и Болгарии. Что касается Египта, а также острова Крит, он не стал бы возражать против их оккупации Британией. На это Сеймур заметил, что виды Британии на Египет не идут дальше необходимости иметь «безопасную и готовую транспортную связь между Британской Индией и метрополией».

В ответ на эти «пробные шары» министр иностранных дел лорд Джон Рассел напомнил о прецеденте начала XVIII века, договор об испанском наследстве между Англией и Францией, заранее поделившими империю, правитель которой был «бездетен, слаб умом и телом и прямо на глазах сходил в могилу». Турецкий же «больной» может умирать очень долго: он может оставаться в живых еще двадцать, пятьдесят или даже сто лет. Поэтому турецкие провинции, в отличие от испанских, не могут быть разделены заранее. Если о существовании любого такого секретного соглашения, какое предлагает русский монарх, станет известно, это «встревожит и отвратит султана… и подтолкнет всех его врагов к росту насилия и более упорным конфликтам». Говоря о Константинополе, лорд Джон выразил опасение относительно перспективы любой формы русского владения городом, намекнув, что оно может закончиться аннексией. От имени Англии он заявил, что его страна «отказалась от всех намерений или желаний владеть Константинополем».

Таким, изложенным твердо, но вежливо, было отношение Британии к Турции и России в связи с восточным вопросом, как впоследствии стала называться проблема. Когда вскоре после этого лорд Кларендон сменил лорда Джона на посту министра иностранных дел, он в весьма оптимистичном тоне отразил это мнение в своем последнем сообщении сэру Гамильтону Сеймуру: «Турция требовала только выдержки со стороны союзников и решимости не настаивать на их требованиях в манере, унизительной для достоинства и независимости султана. Короче говоря, ей нужна та дружеская поддержка, какую среди государств, как и среди отдельных людей, слабые имеют право ожидать от сильных, чтобы не только продлить их существование, но и устранить всякие причины для тревоги, касающиеся ее расчленения».