Странствие Кукши за тридевять морей - Юрий Вронский

– Туликки[222], – говорит она чуть громче.

Ну, конечно, думаю, быть ей Ивой! – кто же станет ее таким заковыристым именем звать! Я ведь сразу тогда решил: вот хороший подарок для Кукши!

– Не ошибся я? – обращается он к Кукше.

Кукша растерянно молчит.

– То-то! – гордо говорит Страшко и продолжает свой рассказ: – Сказать по правде, купил я Иву не так уж и дорого. Спрашиваю у купца, сколько он за нее хочет. Купец осклабился:

– Что, парень, понравилась девка?

И заломил цену непомерную – тысячу дирхем! Я сперва испугался, да вовремя сообразил, что купец шутит. На торгу самой лучшей девке цена полтораста, от силы двести дирхем.

– Хватит шутки шутить, – говорю, – называй настоящую цену!

Он испуг-то мой заметил, доволен, хохочет:

– А ты что ж, – спрашивает, – задаром хотел? А знаешь, что говорят кияне?

Кияне, думаю, много чего говорят. Только ничего подходящего к случаю вспомнить не могу.

– Кияне говорят: задаром одним хазарам!

И пуще хохочет. Наконец натешился и говорит:

– Не бойсь, парень! По сердцу ты мне пришелся. Коли нравится, получай задаром. Хоть ты и не хазарин! И то сказать, много за нее не возьмешь с такой мордой, только остальных мутит. Давай сто дирхем и забирай, покуда я не передумал!

Ну вот, больше, кажется, рассказывать особенно и нечего. Наутро предложили нам купцы мурманы, которые свой товар распродали и купили все, что им надо, дальше плыть вместе – так, мол, надежней. Даже жалованье положили – мы у них вроде охраны будем.

По дороге я пытался расспросить Иву, откуда она родом, как попала в полон, почему безутешнее других невольниц, однако ничего у меня не вышло – она тогда почти не знала по-нашему. Только потом, уже здесь, когда маленько научилась, выведал я, что у нее погибли все родичи, когда морские разбойники напали на их усадьбу где-то в Приморье[223]. Ее с сестрой-близняшкой разбойники захватили в полон, а потом разлучили на какой-то другой реке, не такой большой, как Волга.

– Я Иву не обижал, – говорит Страшко, глядя сперва на золотоволосую гостью, потом на Кукшу, – Ива не даст соврать! Обижал я тебя? Нет? То-то! А теперь она твоя!

Со дня Солнцеворота Шульга заглядывает в девичью чаще, чем прежде. А вечерами, когда кончаются мужские работы, он и не вылезает оттуда. Впрочем, не он один – вечерами туда по обыкновению сходятся парни со всей усадьбы. Шутки-прибаутки, были-небылицы, ну, и песни, конечно. Все там, словно хоровод, крутится вокруг золотоволосых сестриц-близняшек. А сами они приободрились, не в пример тому, что было еще недавно. И пригожесть их стала виднее, и голоса сделались звонче, и работа пошла веселее. Да ведь исстари известно, что горе перемогать легче вместе, чем порознь.

Всей усадьбе запомнилась их встреча: сестры, нежданно-негаданно нашедшие друг друга, плачут, обнявшись, а кругом пляшут-носятся чудища в вывороченных шубах, с веселыми рогатыми харями из луба или из старой кожи, кто рычит, кто пищит, кто хохочет.

А то вдруг заведут хоровод. Как положено в Корочун: сперва медленно идут, еле ноги тащат, унылые протяжные песни поют, а потом начинают кружить быстрее, быстрее, и песни становятся все веселее и разухабистее. Сестры же стоят в слезах, ничего не видят и не слышат.

Чужестранки Ива и Кручина, кто они в усадьбе у Мысловичей? И не поймешь. Ни госпожи, ни холопки. Кукша их рабынями не считает, они ему вроде сестер. Он сам у друга в гостях, и близняшки вместе с ним. По их рассказам о родителях, о братьях-сестрах, об усадьбе, обо всей их приморской жизни, видать, что не худого они рода. Уже одно то, что отец и братья схватились за мечи, когда на их усадьбу напали, говорит о знатности. У смердов мечей не бывает, их оружие – топор, а то и просто вилы или палица.

Застывшая скорбь на лице у Надежи словно чуть-чуть оттаивает, когда она глядит на сестер-близняшек. Вскоре после праздника Солнцеворота, заметив, что Шульга с Ивы глаз не сводит, Надежа говорит ему:

– Если у девки, как и у ее сестры, не только волосы, но и руки золотые, буду рада женить тебя на ней, хотя у нее ни приданого, ни родичей… Оно так-то, глядишь, и надежнее: крепче станет держаться за мужа, раз ей деться некуда… Только Кукша как посмотрит – может, он весною обеих захочет увезти с собой…

Сын взволнованно отвечает ей:

– Об этом, матушка, не беспокойся, Кукша с радостью отдаст за меня Иву! Он христианин, а по христианскому закону не положено больше одной жены!

– Ну, добро, – заключает Надежа, – ужо видно будет. Спешить пока некуда…

Шульга воспаряет духом, он-то боялся, что мать запретит ему и думать об Иве. А Надежа после того разговора внимательнее приглядывается к девушке, просит ее сделать то одно, то другое, и раз от разу девушка нравится ей все больше. Оказывается, Ива, не хуже сестры, на всякое дело мастерица, без мала все, что надо, умеет, а чего не умеет, на лету схватывает. Там-то, у них в Приморье, видно, богатство богатством, а детей тоже зря не балуют.

Тем временем Шульга затевает беседу с Кукшей, пробует с помощью околичностей вызнать, как поглядит Кукша на такую его, Шульгину, женитьбу, Кукша, мол, конечно, христианин, ему и Кручины довольно, но Иву-то Страшко подарил все-таки ему, а не Шульге… Кукша же словно только и ждал такого разговора, перебивая Шульгу, он говорит:

– Да, друг! Я буду рад и за тебя, и за Иву! Но что на это скажет твоя матушка?

– По-моему, она не против.

– Тогда остается только справить свадьбу!

– Да, но я хотел бы, чтобы у нас была двойная свадьба…

– Как это?

– Очень просто: я женюсь на Иве, а ты на Кручине.

Кукша озадачен, он задумывается.

– Ведь я христианин, – отвечает он наконец, – христианину же, вступая в брак, следует венчаться. Однако здесь ведь и венчаться негде, и невеста некрещеная… Ладно, окрещу я Кручину неполным крещением, как окрестил Вороненка, если, конечно, она согласится стать христианкой. Но венчать-то нас все равно некому!

Теперь очередь Шульги задуматься, он смущенно чешет в затылке.

– Раз некому венчать, – неуверенно говорит он, – может, справить свадьбу без венчания? Ты сам мне говорил, что мудрее и милосерднее вашего Бога никого на свете нет. Так ведь?

– Так, – отвечает Кукша.

– Неужто ж Он, мудрый и милосердный, захочет, чтобы род человеческий прекратился, так и не познав света вашей веры? Он, который, по твоим словам, и создал человека? Сколько я проплыл за свою жизнь, – на север до Югры, на юг до Царьграда, – обвенчаться-то можно только в Корсуне, да в Царьграде, да вот теперь в Киеве. Во всем же остальном мире люди рождаются от невенчаных родителей. Выходит, все они рождаются против воли вашего Бога?