Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено

Ритм и напев становились громче. Музыка звала к пляске; зажигательная, пульсирующая мелодия, без конца повторявшаяся и с каждым разом набиравшая все больше огня. Она грохотала в моих ушах, я понимал, что наступает пора священных и тайных вещей, но, покоряясь судьбе, лежал на камнях.

С места вскочила одна из дев. Она сорвала свою тунику из желтой оленьей кожи и осталась полунагой в красном зареве заката и отсветах костра. Она была юна, нежные очертания еще незрелой ее груди светились полированным золотом. Лицо девушки сделалось строгим – почти что суровым, – но ясным. Она протянула вперед обе руки, и в них вложили острые кинжалы, еще блестевшие свежезаточенными кромками. Протянув руки к громовому камню, она пустилась в пляску.

Начинала она неторопливо, и руки сплетали в воздухе какие-то знаки, а потом закружилась быстрее и вдруг, широко раскинув руки, обратным движением погрузила острия клинков в свою грудь.

Дыхание, шипя, вырвалось из моего горла. Но лицо девы не переменилось. Она чуть нахмурилась, когда наконечники пронзили кожу, но потом обрела прежний строгий покой. Она извлекла кинжалы – я рассчитывал увидеть поток крови, но кожа ее оставалась гладкой и чистой. В такт ритму она вновь и вновь поднимала руки, пронзая грудь, шею и плечи. Трепет овладел мною, я зажимал рот рукою. Кожа ее напоминала полированную слоновую кость, прежде чем к ней прикоснется резчик. Пульсировали барабаны, напев поднимался все выше.

Тут рядом с ней появилась другая полуобнаженная дева с охотничьим копьем. Легко двигаясь в пляске, она упала на острие грудью – повыше сердца, потом снова и снова. Но когда разгибалась, кожа всякий раз оставалась неповрежденной и белой.

«Тесей, сын Эгея, – думал я, – что же ты сделал? Ты увидел мистерию, под страхом смерти запретную для мужей. Беги, прячься в лесах, вознеси жертву Аполлону, избавляющему мужчин от проклятия. Чего же ты ждешь?» И отвечал себе: «Здесь жизнь моя».

Солнце уже опустилось, крылья облаков горели янтарем в прохладной и чистой зелени. Еще две девы плясали теперь: одна – с охотничьим ножом, вторая – с мечом. Я глядел на кольцо зрителей. Она безмолвно стояла, не шевелясь, остальные же отбивали ритм руками. Глаза ее были спокойны, но мне казалось, что я угадываю в них тревогу. Вступит ли она в круг? Я содрогался, не зная, желание причиной тому или ужас.

Молпадия уже плясала; это у нее был в руках меч. Она размахивала им во все стороны и колола себя в бескровное горло. А потом простерла вверх руку и воззвала к небесам. В меркнущей глубине неба призрачным серпом появилась новая луна. Зазвенели кимвалы, и поющие издали громкий крик. Музыка кружила огненным колесом, лезвия блестели и кололи, стоящие бросались в круг, призывая свою предводительницу. Большие глаза ее, поднятые к полумесяцу, дремали. Вдруг, отбросив свою шапочку, она встряхнула освободившимися волосами, словно плотным полотнищем лунного света. Песня пронизывала все вокруг, подобно орлиному кличу.

Тут с ними смешался звук, заставивший меня очнуться, словно ледяная вода. В лае сторожевого пса слышалось: «Воры!»

Я забыл о собаках, после того как их покормили. Псы были привязаны или заперты: мы тоже избавляемся от них на время плясок. Одна, должно быть, ускользнула и направилась к нам; по голосу этого пса кто-то спустил всю свору.

В сумраке я заметил белый поток и вскочил на ноги, отбиваясь от псов щитом и копьем. Тут я понял, что вокруг меня мои люди. Им надоело бесцельно ждать, и, решив, что я позабыл о них, они выбрались посмотреть пляску. Но пес почуял их первым.

Я ругал сразу и мужей и собак; мы сумели отбиться от своры прежде, чем нас разорвали в клочки; после того как мы ранили нескольких псов, они стали облаивать нас, чуть отодвинувшись, бросаясь из стороны в сторону. За лаем своры я услыхал, как разорванным аккордом смолкла музыка, протрубил боевой рог.

Звук этот заставил меня прийти в себя. Я крикнул своим:

– Будьте осторожны! Это Лунные девы Артемиды. Я видел святилище. Пусть не бьется тот, кто может спрятаться или укрыться. Не насилуйте; за это положена смерть. Царица…

Но времени уже не оставалось. Плясуньи неслись через гребень, быстрые, словно бьющий добычу сокол, обнаженные по пояс, с оружием, которое было в их руках во время пляски. Они словно бы еще плясали, и глаза амазонок были полны священного восторга.

Я что-то крикнул им – не знаю что, – как кричат, когда море встает перед тобой стеной. А потом на меня напала дева с двумя кинжалами. Я попытался отбить нападение щитом, но она проскользнула под ним, как горная кошка, и лезвия, точно когти, торчали из рук. Желание жить, с которым рождаемся все мы, сделало за меня нужную работу: чуть отведя копье, я ударил. Она умерла с пронзенным сердцем, но из смертельной раны не пролилось ни кровинки, и на губах девы застыла улыбка.

Бойцы рассыпались по склону холма, в сумраке затерявшись между камнями. Сражались и псы. Настал какой-то горячечный сон, не дающий очнуться. Тут я услышал стук копыт и увидел ее.

Это были другие амазонки, услышавшие призыв чутким ухом. Они ехали верхом или бежали возле всадниц. Бока их прикрывали щиты-полумесяцы, в руках были боевые копья.

На тускнеющем западе горело последнее облако, ржавой рудой окрашивая склон горы. Она ехала в этом свете, красное одеяние преобразилось в алое, светлые волосы, высвобожденные для пляски, спускались пологом на плечи, открывая спереди нежное горло. В руках она держала священный топор с лезвием-полумесяцем, как положено Лунным девам. Серебряные инкрустации на нем играли, когда она крутила оружием над головою. Юный, холодный и чистый голос выпевал боевой клич.

Я подумал: «Если это моя смерть, значит ее посылает мне бог».

Но и тогда я не мог забыть, что судьба моя переплетена с судьбой моих людей и их богов.

«Отлично, – подумал я, – значит мне суждена жизнь. Но я добьюсь ее какой угодно ценой. Я сделаю это».

Отдав себя в руки даймона собственной судьбы, я успокоил душу. Ум мой сделался чистым ручьем, полным быстрой рыбешки. Я отступил назад и на языке берегового народа испустил клич глашатая, священный во всех концах известного мира. Стоило испробовать его и на краю земли.

Она осадила лошадь. Чуть откинутая назад голова ее могла остановить мое сердце. Движением руки она задержала следовавшее за нею войско. В наступившем молчании слышно было, как смолк пробитый копьем пес и как застонал в последний раз муж, испуская дух. А потом на горе наступил покой.

Я направился к ней, стройной и сильной, как дикий зверь – пантера, сокол, косуля. Серьезный и гордый взгляд ее остановился на павшей плясунье: ей случалось видеть подобное зрелище и прежде. Сердце мое сказало: «Ни слез, ни вздохов. Она не поймет труса».

Она медленно отвечала на языке берегового народа:

– У нас нет глашатая.

– У нас тоже, – отвечал я. – И пусть Гермес, вестник богов, станет между нами. Я – Тесей, царь Афинский, сын Эгея, сына Пандиона.

Она поглядела внимательнее: похоже, имя мое донеслось и сюда. Арфисты знают других арфистов, так и воины слышат о самых искусных. Она обернулась к своему войску, пересказывая услышанное; они вытягивали шеи, чтобы посмотреть, и переговаривались. Но потом она снова оглянулась на меня и, подыскивая слова, свела к переносью четкие брови. Язык она знала хуже меня и медленнее складывала фразы.