Хозяйка Империи - Раймонд Фейст

Горец шагнул в сторону, изобразив шутовской испуг:

— О госпожа! Как же иначе!

Он развернулся на каблуках, отчего опять взметнулись его накидка и кильт, и сунул в рот два пальца. Его свист пронзил воздух, заставив воинов Мары вздрогнуть.

— Мечи не вынимать, — тихо напомнила Мара Люджану.

Военачальник бросил на своих людей суровый взгляд, напоминая о необходимости соблюдать спокойствие, — и в тот же миг показалась орава туземцев, тотчас окружившая отряд Акомы. Все они были вооружены до зубов — луки, копья, мечи и метательные ножи; у некоторых — наиболее высокорослых и свирепых на вид — этот арсенал дополняли еще и двойные боевые топоры. Численный перевес горцев был не менее чем три к одному, и, если бы дело дошло до стычки, ее исход не трудно было предугадать.

Горец, стоявший на тропе, взглянул на своих сотоварищей:

— Вы слышали слова женщины? Она собирается приказать нашему вождю, чтобы он велел меня отлупить за дерзость!

Это сообщение было встречено грубым хохотом и скрежетом выхваченных мечей.

Во рту у Мары пересохло. Она должна что-то предпринять, прежде чем ее солдат перебьют, а ее с Камлио захватят в плен. Понимая это, она с трудом разомкнула губы:

— Я сказала, что мы прибыли с миссией мира! Чтобы доказать это, мои люди разоружатся. — Встретив недоверчивый взгляд Люджана, она скомандовала:

— Выполняйте приказ!

Все как один гвардейцы Акомы расстегнули оружейные пояса. Мечи в ножнах со стуком упали на твердый камень дороги.

Ухмылка молодого воина стала откровенно злорадной. Он поднял руку, сдернул кожаный ремень, которым была скреплена его коса, и с резким щелчком натянул этот ремень между обеими руками.

— Свяжите их! — гаркнул он и, взглянув на Люджана, добавил:

— Вы цурани! Враги моего народа. Вот мы и посмотрим, кого прикажет побить наш вождь!

Мара закрыла глаза, когда турильские бойцы плотным кольцом окружили ее беззащитный отряд, но успела заметить, какие похотливые взгляды бросал ближайший из них на Камлио. Да и уши у нее оставались открытыми, и она слышала их высказывания, выраженные на чужом языке, но весьма красноречивые по интонации. «Да защитят нас боги, — подумала Мара, — на какую судьбу я обрекла своих людей?» Ибо, исходя из законов чести, из догматов веры, в которой они были воспитаны, все ее воины до последнего должны были пасть в сражении — а о том, чтобы сдаться, никто не смел и помыслить!

— Ты поступила правильно, великая властительница, — убежденно сказал Лайапа.

Но когда грубые руки стащили Мару с седла и засаленные кожаные ремни затянулись на ее запястьях, она не могла отогнать горькие сомнения. На ставку поставлено нечто большее, чем позор или слава Акомы, напоминала она себе, когда ее воинов за руки и за ноги привязали к общей веревке и они выдержали это в стоическом молчании.

Но когда властительницу Акомы и ее лучших воинов пинками погнали по дороге, подгоняя уколами ножей и осыпая насмешками, она не была уверена, что не предпочла бы сейчас быть мертвой.

Мара споткнулась и упала.

Горец, который впихнул ее в походный строй, разразился смехом, когда она ударилась коленями о неровные камни. Он схватил ее за локоть, рывком поставил на ноги и подтолкнул вперед. Она наткнулась на Сарика, который стоял как вкопанный и успел ее поддержать. Было видно, что он с трудом сдерживает ярость.

— Моей хозяйке должно быть разрешено ехать верхом на осле, — запротестовал он, понимая, что гордость не позволяет госпоже говорить. Каждое слово он выплевывал как проклятие.

— Заткнись, цуранский пес! Ослу мы найдем применение получше!

Горец, который, по-видимому, командовал бандой, подозвал одного из своих подручных и дал ему указание.

Мара высоко держала голову, стараясь не смотреть на залитое кровью лицо Люджана. Он отказался поднять руки, чтобы его связали, и, хотя драки не затевал, туземцам пришлось прибегнуть к грубой силе, чтобы завести ему руки за спину и привязать к общей веревке. Его глаза потемнели от негодования, когда он увидел, какое «лучшее применение» нашлось для их маленького вьючного животного. Камлио поразила воображение турильских варваров. Они сочли, что красота делает ее ценным трофеем, и потому посадили в седло ее, а не властительницу.

Сарик, снова вздумавший протестовать, получил удар в лицо, но при этом удостоился презрительного объяснения на ломаном цурани:

— Черноволосая скоро уже не сможет рожать. Поэтому ей и цена невелика.

Мара выдержала и этот позор: щеки у нее горели. Но когда захватчики в юбках построились и приготовились выступать в путь, она терзалась от мук неопределенности. Она понятия не имела, что могут сотворить эти турильцы с ней самой и с ее спутниками. Но, зная, как обращаются цурани с пленниками из Турила, она легко могла себе представить, что судьба вряд ли окажется приятной.

Турильцы подгоняли пленников, забираясь все глубже в гористую страну. Мара то и дело скользила и оступалась на гладких камнях: они перебирались — по колено в воде — через ручьи, стекающие с вершин. Намокшие ремешки сандалий растянулись, ноги стерлись до волдырей. Прикусив губу, она изо всех сил боролась со слезами. Когда она выдыхалась и колонна из-за этого замедляла шаг, кто-нибудь из горцев подгонял ее ударами. Вся спина была в синяках. Наверняка подобные страдания испытывал и Кевин, когда его, связанного, гнали на невольничий рынок. В свое время Мара пришла к заключению, что рабство — позор для человечества. Но тогда это было просто плодом размышлений властительницы, а сейчас она получила возможность на собственной шкуре изведать страх и мучения, которые всю жизнь гнетут несчастных невольников. И хотя ее нынешнее положение было исключительно опасным, она все-таки родилась свободной и снова — верила — обретет свободу, если останется в живых, — но каково приходится тем, для кого нет и не может быть ни малейшей надежды на освобождение? Гнев Кевина, — каждый раз, когда заходила речь о рабстве, — казался ей теперь вполне справедливым.

Камлио ехала верхом. Ее лицо было бледным, но она умудрялась сохранять маску образцового цуранского бесстрастия. Однако, когда бывшая куртизанка бросала быстрый взгляд в сторону властительницы Акомы, Мара ясно читала в этом взгляде страх и сострадание. Как видно, что-то новое начало просыпаться и в Камлио, если она тревожилась за госпожу, которая спотыкалась и с трудом передвигала ноги.

Скалы, среди которых лежал их путь, становились все круче и суровей, но турильцы гнали пленников еще дальше, на высокогорное плато. И при всех тяготах пути, невзирая на пот и изнеможение, Мара напоминала себе о высших целях, ради которых она согласилась на безоговорочную капитуляцию. Впрочем, и эти соображения казались не такими уж важными, когда горло пересыхало от жажды, а ноги дрожали от усталости. Снова она пыталась укрепить слабеющую решимость: надо любой ценой раскрыть секрет, который чо-джайны и маг Малого пути скрывали за словом «запретно». У Мары не было ни малейшего представления о том, что ее ожидает, когда ее согласится выслушать кто-то, облеченный властью. Она не знала турильского наречия, не знала даже, какой вопрос следует задать. Насколько же опрометчивой она была, когда, поднявшись на борт «Коальтеки», возомнила, что высадится на здешних берегах и будет принята врагами ее народа с распростертыми объятиями! С какой преступной самонадеянностью она вообразила, что сумеет своим красноречием и силой духа произвести на злобных горцев благоприятное впечатление и они отнесутся к ней внимательно и любезно! Соотечественники обожествляли прославленную Слугу Империи и готовы были носить ее на руках. Ей и в голову не могло прийти, что жители другой страны поведут себя иначе. А ведь уроки, которые преподал ей Кевин из Занна, должны были послужить предостережением: у разных народов повадки разные. Простят ли ей когда-нибудь боги эту глупость?