Луиза Сан-Феличе. Книга 1 - Александр Дюма

Побежали прямо к их домам, но, к счастью, чиновники, по-видимому, хорошо представляли себе, какой благодарности можно ожидать от народа, освобождению которого они содействовали, и оба уехали из Рима.

Однако некий жестянщик, державший лавочку рядом с домом Маттеи и взявший у него взаймы двести экю, чтобы избежать банкротства, и некий зеленщик, к которому Дзаккалоне послал своего врача, чтобы вылечить жену этого торговца от злокачественной лихорадки, заявили, что у них имеются более или менее точные сведения о том, где скрываются виновные, и взялись их отыскать.

Предложение было принято с восторгом, а чтобы не терять время даром, толпа стала громить дома скрывавшихся и выбрасывать в окна их вещи.

Среди предметов обстановки в каждом из этих домов имелось по великолепной золоченой бронзовой люстре: одна из них изображала жертвоприношение Авраама, другая — Агарь и Измаила, заблудившихся в пустыне, причем на каждой люстре имелась надпись, свидетельствующая о том, что они происходят из одного и того же источника: «Консулам Римской республики от благодарных евреев!»

И действительно, эти двое консулов потребовали издания декрета, согласно которому евреи получили права наравне с прочими гражданами.

Это напомнило собравшимся о несчастных евреях, о которых никто не думал и, вероятно, не подумал бы, если бы они не совершили ошибки, выразив таким образом свою признательность.

Раздались вопли: «В гетто! В гетто!» — и толпа ринулась к еврейскому кварталу.

Когда был обнародован декрет, восстанавливающий евреев в правах гражданства, евреи поспешили убрать все преграды, отделявшие их от остальной части общества, и распространились по всему городу, где некоторые из них не преминули снять квартиры и открыть лавочки; но как только Шампионне уехал, они, чувствуя себя покинутыми и лишенными покровителя, вновь замкнулись в своих кварталах, где наспех восстановили ворота и заборы, но. теперь уже не затем, чтобы отделиться от света, а для того, чтобы оградиться от своих недругов.

Итак, толпа встретила тут не сознательное сопротивление, а лишь материальные преграды на своем пути.

Поэтому ей, всегда находчивой в таких случаях, пришла мысль бросать через ограду факелы, зажженные у ближайшего костра, вместо того чтобы выламывать ворота и крушить заборы гетто.

Факелы быстро следовали один за другим; затем изобретатели — они найдутся повсюду — стали окунать факелы в смолу и скипидар.

Вскоре гетто стало походить на город, подвергающийся бомбардированию: не прошло и получаса, как осаждающие с удовлетворением заметили во многих местах языки пламени — в пяти-шести домах начался пожар.

Час спустя все гетто полыхало.

Тогда ворота сами распахнулись, и его несчастные обитатели, застигнутые бедой во сне — полуголые мужчины, женщины, дети, — со страшными криками хлынули из ворот, подобно потоку, смывающему все плотины, и распространились или, вернее сказать, попытались распространиться по городу.

Этого-то простонародье и ждало; всякий, кому удалось, схватил по еврею и жестоко потешался над ним; страдальцев подвергали всем видам пыток, одних заставляли босиком, со свиньей в руках, ступать по рдеющим углям; других подвешивали, протянув веревку под мышками, меж двух подвешенных за задние лапы собак, которые, взбесившись от боли и злости, беспрерывно кусали их; одного оголили до пояса, привязали ему на спину кота и водили по городу, избивая лозами, как Христа, а так как удары приходились одновременно и по человеку, и по животному, оно зубами и когтями разрывало человеку тело; наконец, некоторых, более удачливых, просто-напросто топили, швыряя в Тибр.

Забавы эти продолжались не только всю ночь, но и следующие два дня и являли такое разнообразие, что король в конце концов спросил, кого же так мучают.

Ему ответили, что евреев, которые после декрета Республики имели неосторожность возомнить себя полноправными горожанами и поэтому стали сдавать жилье христианам, покупать недвижимость, вышли из гетто, обосновались в городе, начали торговать книгами, лечиться у католических врачей и хоронить своих покойников при свете факелов.

Фердинанду трудно было даже вообразить подобные гнусности, но в конце концов ему показали декрет Республики, восстанавливавший евреев в гражданских правах, и ему пришлось поверить. Тогда он спросил, кто же оказался настолько лишенным Божьей благодати, чтобы исхлопотать им такой декрет. Ему ответили, что об этом позаботились Маттеи и Дзаккалоне.

— Так вот кого следовало бы наказать, а вовсе не несчастных, которым они дали свободу! — воскликнул король со свойственным ему грубым здравым смыслом, сказывавшимся даже в его предрассудках.

Узнав, что меры на сей счет уже принимаются, виновных ищут и двое горожан взялись выследить их, король сказал:

— Отлично! Если они обнаружат бежавших, каждый из них получит по пятьсот дукатов, а консулы будут повешены.

Слухи о щедрости Фердинанда быстро распространились и подогрели рвение толпы: она задавалась вопросом, чем бы ублажить доброго короля в благодарность за то, что он так хорошо угадывает ее желания? Обсудили этот важный вопрос и решили, что, поскольку король обещает повесить консулов руками настоящего палача на настоящей виселице, пора срубить последнее дерево Свободы, которое берегли для этого дела, и наколоть из него дров, чтобы король имел удовольствие греться, пользуясь «революционным» топливом.

И ему привезли целый воз дров, за который он, не скупясь, заплатил тысячу дукатов.

Сама идея эта так пришлась ему по душе, что он отложил два крупных полена и послал их королеве со следующим письмом:

«Любезная супруга,

Вам уже известно, что я благополучно въехал в Рим, не встретив в пути ни малейшего препятствия: французы рассеялись как дым. Правда, остались еще пятьсот якобинцев в форте Святого Ангела, но ведут они себя так спокойно, что, думается мне, единственное их желание, чтобы о них забыли.

Макк отправляется завтра во главе двадцатипятитысячной армии, чтобы напасть на французов; по пути он соединится с корпусом Мишеру, и таким образом получится тридцать восемь — сорок тысяч солдат, а вступят они в бой не раньше, чем будут уверены, что разгромят неприятеля.

У нас тут беспрерывные празднества. Вы только вообразите: презренные якобинцы предоставили евреям полную свободу! Уже три дня, как народ охотится на них на римских улицах, совсем как я охочусь на ланей в лесу Персано или на кабанов в чащах Аспрони. Но мне обещают нечто еще получше: говорят, будто напали на след двух консулов так называемой Римской республики. Я обещал за голову каждого по пятьсот дукатов. Если их повесить, то, думается мне, это послужит для кое-кого хорошим уроком, и я собираюсь сделать сюрприз гарнизону форта Святого Ангела, пригласив его на казнь.

Посылаю Вам, чтобы зажечь в рождественскую ночь, два больших полена от дерева Свободы с площади Ротонды; погрейтесь как следует и Вы и дети и вспомните своего любящего супруга и отца.