Детская книга - Антония Байетт

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 132 133 134 135 136 137 138 139 140 ... 212
Перейти на страницу:

Они оглядывались назад. Они смотрели в прошлое, вглядывались в него — в жадной, иногда намеренной тоске по воображаемому золотому веку. Там было много такого, к чему они хотели вернуться, что хотели вернуть, вновь заселить собой.

Они хотели вернуться к земле, к быстрым рекам, плодородным полям, коттеджам среди садов, вьющейся жимолости из Моррисовой страны Ниоткуда. Они хотели жить в сельских домиках (настоящих, то есть старинных, из замшелого камня), растить собственные овощи и фрукты, собственный крыжовник, есть яйца от своих кур. Они, как Эдвард Карпентер, хотели быть самодостаточными на своем клочке земли, ходить голыми, возить пальцами ног в настоящей грязи, как и он, сняв настоящие, собственноручно сделанные сандалии, как у него. Они действительно любили эту землю. Меловые холмы и Ромнейское болото — главные герои киплинговских «Сказок старой Англии», изданных в 1906 году; в том же году был спущен на воду корабль Его Величества «Дредноут». Форд Мэдокс Форд, живший на небольшой ферме в Винчелси, трогательно написал о раскопках погребения викинга на утесе в Бичи-Хед. Фордовы кости на утесе подобны человеческим костям в меловых холмах у Киплинга или костям, которые выкапывают из земли кролики в «Жизни пастуха» Уильяма Генри Хадсона. Это мечта о человеке как части природного круговорота — ибо человек, по-видимому, давно оттуда выпал.

Э. М. Форстер оплакивал вторжение машин в Абинджер и нарушение святости Чанктонберийского кольца. Блумсберийцы жили по соседству как в Блумсбери, так и в простых фермерских домах на холмах Даунса, где страдали от нехватки прислуги и санитарных удобств. Они любили природу, но любили ее и за нечто безвозвратно потерянное — не только за ароматы, вонь, грязь, живость, комья и прах. Великие мастера, воспевшие английскую природу — Ричард Джефферис и, позднее, Уильям Генри Хадсон, — способные описать широкий простор чистого воздуха, все его течения, обкусанную кроликами и общипанную овцами траву на холмах Даунса, густую поросль на бывшей вырубке, одинокие кусты можжевельника, вылепленные ветром, рыбу, что пробивается против течения, птиц, что парят в восходящих воздушных потоках, словно желая стать для нас проводниками по «зеленой Англии родной», — оба они, по сути, люди серебряного века. Они элегичны. Они готовы страницами перечислять виды птиц и зверей, стертые с лика Англии лесниками, разводящими фазанов. Ястреб-тетеревятник, хорек, куница-желтодушка — все ушли навеки. Поголовье щук упало. Деревья «упорядочены» до полной утраты природных форм и привычек. Золотой век — это то, что было раньше, когда человек ни во что не вмешивался.

Земля Англии, даже там, где она дика и невозделана, ограничена, как выразился Мелвилл, повелительным и чуждым океаном. Ее поля заключены в границы, ее рощами управляют люди, ее тропинки сильно исхожены. Гостям из Южной Африки и с Дальнего Востока странно на английской земле. Они чувствуют, что здесь нет ни одного девственного клочка — что эту землю неустанно топчут начиная с каменного века. По сравнению с Севеннскими горами или Центральным французским массивом Йоркширские пустоши — все равно что носовой платок по сравнению с парусом. И поэтам, и крестьянам было равно ненавистно огораживание общинных лугов. Печально, но факт: военные гарнизоны, наподобие Лиддского, как правило, способствовали сохранению видов растений, зверей и птиц, так как не допускали к ним ни людей-хиоников, ни любопытных любителей природы.

Немецкая земля совсем другая, хотя в то время и немцы в стране, окруженной в основном сушей, под властью кайзера, точащего зубы на моря, тоже испытывали могучую тягу к земле. Вплоть до двадцатого века немцы жили в маленьких городках, обнесенных стенами, а снаружи простирался Wald[81]— не веселые рощи, давшие приют Робин Гуду, а многие мили Черного леса, мрачного, чуждого, населенного тварями и созданиями много более опасными, чем любые Пэки, буки и злобные толстые гномы, Йеллери-Брауны, вязнущие в линкольнширской грязи. Немцы тоже возвращались к земле. Они шли, распевая, в походы по горам и Лесу. Они были Wandervogel,[82]возвращались к Природе, богине со сложным характером. Они тоже ставили палатки у озер и ныряли в глубины голышом. Они становились вегетарианцами и ходили по улицам Мюнхена и Берлина в натуральных одеждах, изготовленных этичным способом и стоивших жизни только растениям. Они поклонялись солнцу и земным матерям, которые были древнее патриархата.

Обитатели Швабинга тоже прогрессировали (или регрессировали) и в итоге создали общину святых, художников и любителей природы на горе Истины, Monte Verita, возле Асконы, у озера в Швейцарии. Сюда в 1900 году приехал Густо Грэзер, поэт, который обыгрывал свое имя, означающее «травы», и говорил, что ищет корни — корни трав, съедобные корни, корни слов, корни цивилизаций и гор. Он чурался не только мяса, но и металла: по его мнению, металл следовало оставить в покое, на месте, в земле, внутри камней. Он жил в пещерах и спал в придорожных часовнях. Его брат, также считавший, что использование металлов — причина существования шахт, шахтеров, сталелитейных заводов, оружия, пушек и бомб, построил себе дом из дерева, используя его естественные формы — разветвления и ответвления. Он жил там вместе с Дженни Хофман, которая вместо пуговиц застегивала одежду на косточки от фиников. Они танцевали в этом доме. Потом Рудольф Лабан водил хоровод обнаженных менад праздновать восход солнца у озера, на лугах. Сюда приезжали Лоуренс и Фрида, Герман Гессе и Айседора Дункан. И анархист Эрих Мюзам, и психоаналитик Отто Гросс, чей отец, криминолог, хотел посадить его в тюрьму за распутство и употребление наркотиков. Все ходили в сандалиях — как паломники, апостолы или древние греки.

Макс Вебер считал, что современный мир — железная клетка, ein stahlhartes Gehäuse,[83]корпус двигателя. Naturmenschen[84]пытались сломать прутья этой клетки и вернуться домой. Карл Густав Юнг пришел к убеждению, что человеческий разум формируется не только наследственностью и историей личности, но и землей, почвой, обнимающей их корни. Понятием Deutschlands Boden, немецкой почвы, пользовались и мыслители-националисты, и поборники расовой чистоты, и те, кто желал вернуться к природе, к матери-Земле, распростершейся под солнцем. Совершалось рождение, а также возрождение солнечного героя, который возвращался в теллурические[85]глубины, встречался лицом к лицу с ужасной Матерью или Матерями и вновь вырывался на солнечный свет. Зигфрид был таким солнечным героем. И Д. Г. Лоуренс, сын шахтера, тоже: он родился заново, в комплекте с германской сентиментальностью, после окончания книги «Сыновья и любовники», прочитав письма Отто Гросса, предыдущего любовника Фриды Лоуренс, и «Толкование сновидений» Зигмунда Фрейда.

Любви к прошлому сопутствовал (хотя и не следовал из нее) другой пристальный взгляд назад — интерес к детству и ностальгия по нему. Гесиод писал, что мужчины и женщины золотого века жили сотни лет — в вечной весне, вечной молодости, питаясь желудями великого дуба, дикими плодами, медом. В серебряном веке, о котором написано меньше, детство продолжалось сто лет, и люди не взрослели — а потом внезапно старели и умирали. Фабианцы и социологи, писатели и учителя понимали — в отличие от предыдущих поколений, — что дети тоже люди, личности со своими желаниями и разумом. Они не куклы, не игрушки и не миниатюрные взрослые. Многие понимали, что детям нужна свобода, что им нужно не только учиться и вести себя хорошо, но и играть, и бегать, и беситься.

1 ... 132 133 134 135 136 137 138 139 140 ... 212
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?