19-я жена - Дэвид Эберсхоф

Интересно, сумела ли Энн Элиза разъяснить эту истину своему читателю? Открыв ее книгу наугад, я нахожу такое заявление: «Бригам руководит Церковью и всей Ютой как тиран, правящий с трона. Он не потерпит инакомыслия или открытого высказывания, поскольку, претендуя на то, что он является Пророком Господа, он полагает, что не может быть иной Истины, кроме той, что возвещает он». Боже мой, да неужели я действительно таков? Я смеюсь над ее описанием, ибо слышал такое не раз и не раз еще услышу.

Должен сказать, Энн Элиза всегда обладала проницательностью. За ее критикой высвечивается одна из самых тревожащих сторон моего руководства. Здесь существует и, на мой взгляд, всегда будет существовать проблема уравновешивания Истины, как я ее понимаю, и прав человека, в которые я верю. Как примирить их, как решить эту проблему? Я знаю: моя вера — это истинная вера в Бога и в Джозефа, Его Первого Пророка со времени Христа, и в меня после него, однако я не могу насильно навязать это верование другим… Или — могу? Разве не в этом моя задача, моя миссия? Как разрешить эту дилемму религиозного долга? Если мы правы и наша вера есть истинное выражение произволения Божия, в какой мере следует мне насильно навязывать Его волю? Это не только практический вопрос обращения и миссионерской работы, но и теологический вопрос, касающийся священного долга. Я размышляю над этим уже много лет, так и не приходя к окончательному решению. В сердце моем я знаю, что мы правы, что Джозеф принес нам Истину, а теперь мне надлежит нести ее дальше. В сердце моем я знаю, что должен силою Господней принести эту Истину во все земли, но так же принести и гнев Божий, ибо Истина никогда не станет уважать ни лжи, ни фальши. Но ведь не всегда возможно так сделать. Недостаток ли это, если я говорю моим братьям, что следует уважать Методиста, Прихожанина Епископальной Церкви, Иудея? Нарушаю ли я волю Божию? Я не могу разобраться. Я должен принимать это как одну из многих тайн нашего Отца Небесного, разгадку которой нам не будет дано узнать до нашего последнего дня.

Только что отошел от окна. Я уверен, что там, во тьме, собрались люди, потому что теперь они подошли ближе, может быть, остановились всего в ста ярдах от дома начальника тюрьмы. Мне даже видны отблески в глазах их коней. Слышно, как копыта переступают по снегу. Я вижу оранжевые угольки горящего табака, что явственно говорит мне — это не мои люди. Когда толпа напала на тюремный дом в Картидже, двести человек закрасили лица черным, чтобы краской, словно маской, скрыть, кто они такие. А эти люди за окном используют вместо маски черноту ночи. Я испытываю к ним меньше уважения и меньше страха, ибо враг в маскировке — трусливый враг. Встань среди белого дня и бейся за то, во что веришь! Хочу отдать должное Энн Элизе: она стреляет в меня со сцены, где я могу ее видеть.

Часто я возвращаюсь мыслями вспять, к моему другу-врагу Э. Л. Т. Харрисону и его прекрасно аргументированным критическим словам в мой адрес в журнале «Юта мэгазин». Среди умственных способностей человека мне всегда была особенно по душе способность мыслить логически. Я запомнил выражение его несогласия со мною так, будто его слова сейчас тут, на странице перед моими глазами:

«Я верю в право на свободное обсуждение любой меры или любого принципа, на это обсуждение представленных, при условии что я делаю это сдержанно и с уважением. Я не верю, что имею право впадать в ярость настолько, чтобы использовать мстительные выражения, но при условии, что я остаюсь воздержанным, при условии, что я предоставляю другим те же привилегии, которых желаю для себя, я верю, что человек должен руководствоваться своей собственной просвещенностью и разумом. Я не верю в принцип само собою подразумеваемой покорности, безусловного подчинения без убежденного суждения. Если несогласие с Бригамом по нескольким пунктам есть отступничество — тогда я отступник, ибо я искренне не соглашаюсь с ним. Я честно заявляю, что не согласен, в духе любви и должного к нему уважения». Как примирить его взгляды и мои, когда я знаю, что мои есть мудрость нашего Отца Небесного, тогда как его — суть искренние, но ложно направленные намерения добропорядочного человека? Свобода, как я понимаю, заключается не в чем ином, как в Истине. Независимость — всегда в Истине! Должен ли я тогда, из уважения к Свободе, с уважением относиться к продуманным, но ошибочным суждениям Харрисона? Игнорировать их? Осудить? Как могу я вести других согласно принципам Истины, если я не стану осуждать подобные высказывания? Ах, если бы только Он со всей определенностью подсказал мне мой путь! И все же я со временем понял, что сражаться с этим вопросом — моя судьба до скончания моих дней на земле. Я молюсь лишь, чтобы, когда преклоню колена пред Ним в Царствии Небесном, Он сказал мне, что я поступал мудро.

Мне со времен гладденитов[133]уже приходилось встречать лицом к лицу такую оппозицию, ибо нет врага яростнее, чем тот, что является изнутри. Отступничество неизбежно там, где твердо держатся своих верований. То, что некоторые из верующих отпадают, есть побочный продукт несгибаемой веры. Если бы это было не так, если бы я никогда не потерял приверженца, я задавался бы вопросом, не склонился ли я, сам не зная того, перед людским мнением. Мой долг — вести, я это знаю. Я не могу предлагать множество возможных путей. Я обязан предложить долгую, но узкую тропу к Спасению и повести по ней Святых. Будь эта тропа широкой и разветвленной, она привела бы в никуда: тогда я не оправдал бы надежд ни Бога, ни человека. Я не могу идти дальше, в Жизнь после жизни, со знанием, что встречусь там с Джозефом, но не будучи уверен, что я предпринял все возможные усилия, чтобы развить и сохранить его мудрость во всех вопросах, включая и многоженство. Как я дошел туда, куда дошел? Именно таким образом.

Снаружи люди, собравшиеся позади тюремных стен, подходят все ближе. Я их вижу — последние лучи лунного света блестят на дулах их ружей, они высвечивают ненависть в глазах этих людей. Я наблюдаю, как они, пригнувшись, пробираются вперед, готовя осаду. Что же, теперь пришел мой час? Видел ли Джозеф своих врагов там, в зарослях в Иллинойсе, прежде чем они атаковали каменный тюремный дом? Видел ли он голубоватые белки их разъяренных глаз? Вот уж действительно, как я дошел до этого?! Если они должны захватить меня, пусть захватят, когда я занят богоугодным делом.

Такова, следовательно, была моя вторая ошибка, и ее результаты оказались более грозными, чем результат первой. Я был не прав, допустив, чтобы мои адвокаты убедили меня заявить, что у меня только одна жена. Они убедили меня, что, объявив Энн Элизу Янг и всех других моих жен «шлюхами для общения», я тем самым заставлю судей закрыть дело, поскольку обвинение отпадет само собой. Их тактика вполне законна юридически, но не учитывает ни теологической, ни моральной стороны дела. Это моя вина, что я последовал их совету. Это, как я понимаю, есть моя тяжелейшая ошибка, ибо, последовав их совету, я отказался от моей веры. Я знаю: моя сила, мое умение вести за собой людей порождены тем, что я всегда твердо стою перед лицом друга и врага. Что подумали Святые во всех уголках страны, когда услышали, благодаря краткому изложению дела о моем разводе, как я отмахиваюсь от самого священного установления нашей Церкви? Называю добропорядочных женщин из Львиного Дома шлюхами для общения? Мне стыдно даже подумать о том смятении, какое я вызвал в их душах. А Бог? Тот, кто даровал мне мудрость все эти годы? Я обратился за советом к законникам, а не к Нему! Только подумать! Утрата веры! Ах, Джозеф, Джозеф! Сколь велика твоя способность прощать?