Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк

Я сидел на полу и думал о Мэрилу. Я понимал, что если заявиться в таком виде в больницу, она перепугается до смерти. Тогда я стал утешать себя…

Ведь не всё же время я пью, только по поводу. Когда холодно, я пью, чтобы согреться. Когда жарко, я пью, чтобы слегка охладиться. Когда я встревожен, пью, чтобы успокоиться. Когда с похмела, пью, чтобы поправиться. Когда мне хорошо и когда хреново — я пью.

Но я не пью ВСЁ ВРЕМЯ, только по поводу. И даже Мэрилу не скажет, что это не повод. Я стал отцом. Это всем поводам повод, и я его слегка отметил!

Но я был противен сам себе. Не желал я быть ни отцом, ни мужем. Я просто хотел умереть. Я не хотел больше жить. Я жалел, что не погиб во Вьетнаме. Я вспоминал Дэнни и Криса и думал, почему они погибли, а я остался жить. Я хотел уснуть и не проснуться…

Вместо этого я накинул рубашку, сунул ноги в туфли и поехал за 15 миль в Элджин в больницу св. Иосифа, к жене и ребёнку.

Я купил цветы, покаялся и пообещал, что никогда больше не буду пить…

В 127-ой раз.

Она мне не поверила. Я не винил её. Я сам себе не верил. Я хотел завязать. О, всем сердцем хотел я остановиться. Нужно было на что-то решаться. Но я не мог. Я не знал как. Я столько раз пробовал и всегда неудачно. Я ненавидел себя за это. Я всё больше и больше отличался от человека, которым мне хотелось быть. От боли, от воспоминаний и кошмаров, от гнилой действительности спасения не было. Я чувствовал себя полным неудачником. Если бы кто-нибудь влепил мне пулю в лоб, я бы расценил это как великий акт милосердия.

Мне многого хотелось от жизни, но я знал, что если не брошу пить, не видать мне ничего. Я буксовал и чувствовал, что конец недалеко. Я понимал, что долго так мне не протянуть. Что-то обязательно произойдёт и положит всему конец. Ещё одна жизнь сгорела…

Мы стали выбирать имя ребёнку, но мне и это оказалось не по силам. Меня мучило похмелье, глаза налились кровью, и всё время тянуло блевануть. Мне обязательно нужно было выпить, я думал только об этом…

— Как насчёт «Моген Дэвида»? — сказал я.

— Будь серьёзнее, Брэд…

— Хорошо, а «Джек Дэниелс»? «Джонни Уокер»?

— Нет…

— Шучу, дорогая. А что ты думаешь о старинных именах? Тебе нравится имя Сайлас? Эбенезер? Зик? Мне всегда нравилось имя Иезекииль. Зик. Зик Брекк. Звучит неплохо, как думаешь?

Мы остановились на Кристофере-Идене. Крисси — потом его прозвали «Маленьким Стофером» — лежал рядом с Мэрилу, она предложила мне его подержать. Я взял его на руки, но он был таким крошечным, что я растерялся. Как бы не навредить.

Мэрилу с ребёнком выписалась домой, я каждый день ходил на работу и каждый вечер был пьян. Очень скоро я начал ревновать к сыну. Кристофер отнимал всё время Мэрилу, всю её любовь. Если приходили гости, им обязательно нужно было поболтать с Крисси.

— Агушеньки-агу! — сюсюкали они.

Крисси гулькал в ответ и был в центре внимания.

Мне было жаль себя. Никто не хотел со мной разговаривать. Что, собственно, и следовало ожидать. Кому охота говорить с зацикленным на себе незрелым алкоголиком, ревнующим к собственному сыну?

Ежедневно находился повод, вечером я высасывал по кварте дешёвого вина, иногда больше, и вьетнамские глюки не заставляли себя ждать. Красный дым наполнял квартиру. Вместо своего лица у Мэрилу появлялось лицо вьетконговца, и я бил её.

На Рождество я и вовсе слетел с катушек, и тогда я добровольно отправился в психлечебницу при госпитале, принадлежащем Администрации по делам ветеранов и расположенном в Дауни, возле базы ВМС к северу от Чикаго.

Доктор — вылитый Зигмунд Фрейд. Такая же бородка, тонкие очки, даже венский акцент. Я рассказал ему, что со мной происходит после возвращения с войны.

Он обещал, что после курса в 30 дней я буду как новенький. Это была ложь. Он это знал. И я это знал. Но я не видел другого выхода. Надо было попробовать.

Он сказал, что меня направят в закрытое отделение для душевнобольных. Туда определяют неисправные механизмы: они работают неправильно, они опасны и их нельзя отремонтировать.

Я струхнул: что со мной сделают? Подвергнут шоковой терапии? Лоботомии? Напичкают лекарствами, от которых я навсегда останусь зомби?

Я не ведал, но сосредоточился на возможностях.

Два чёрных медбрата вымыли меня, потёрли жёсткими щётками, поискали вшей. И передали вооружённому охраннику.

— Дрянь место, — предупредил охранник. — Никто отсюда не выходит, парни торчат тут всю жизнь. Почти все чокнутые, настоящие психи. Прячь сигареты, а то украдут, когда будешь спать. В хреновое место ты собрался…

Старшая сестра оказалась жирной бабой в белом халате, белых чулках и ортопедических туфлях, с одутловатым лицом. Она мне сразу не понравилась.

— Здравствуйте, — сказала она и оглядела меня с головы до ног.

— Привет… — осторожно ответил я.

— Можете идти, — отпустила она охранника, — с ним всё будет в порядке.

— Много ли вы улыбаетесь, сестра Пейн?

— Нет, если только не могу сдержаться.

— Я так и думал. Если б вы улыбнулись, клянусь, ваши зубы развалились бы как сосульки. А…а что, ваше лицо сегодня наизнанку?

— Что такое с вами, молодой человек?

— Не знаю, не знаю, потому-то я здесь. Что-то я совсем затрахался…

— Вам с нами будет очень хорошо. Я старшая сестра отделения. Вечером вам дадут лекарства — вы сможете уснуть, я прослежу.

— Благодарю вас, сестра Пейн.

Я не поверил ни единому слову.

Дежурный повёл меня через три запертые двери в палату — мой новый дом, где мне жить, покуда башка не станет на место.

Первым на пути попался чёрный лет тридцати. Он сидел на корточках.

— Привет, — сказал я, — меня зовут Брэд…

— Я не сумасшедший, я не сумасшедший, я не сумасшедший, — заквакал он. И лягушкой запрыгал по коридору, как бы с одной кувшинки на другую.

— Прыг-скок, прыг-скок…

— Это он так здоровается, — сказал дежурный.

М-да, у всех тут, видно, мозги набекрень, чудное гнёздышко. А посмотреть на стены мерзкого зелёного цвета, так совсем свихнёшься. Ненавижу этот цвет! Ненавижу! Сюда бы Билли, мы б выкрасили тут всё жёлтым! Уж мы бы развернулись…

Ещё один пациент стоял на голове у стены возле сестринского поста и медитировал.

Не нравилось мне это место. Получив парусиновые шлёпанцы, жёлтую пижаму и синий халат, я вошёл в комнату отдыха и сел.

Телик был отключен, но народ сидел на деревянных стульях и пялился на экран, словно передавали матч из Пасадины с чемпионата «Розовой чаши» между сборными Южной Калифорнии и Индианы.