Лезгинка на Лобном месте - Юрий Поляков

Проблема в другом. Пропаганда серьезной литературы сегодня осуществляется через систему литературных премий – «Букер», «Национальный бестселлер», «Большая книга», «Триумф» и т. д. Не только лауреаты, но и номинанты настойчиво рекомендуются посетителям книжных магазинов. Одна беда: за редким исключением это все неудобочитаемые, плохо написанные или совершенно «проходные» книги с претензией на большую литературу. Читать их – мука. Читательский интерес, не успев вспыхнуть, гаснет. Например, книга недавнего лауреата премии «Национальный бестселлер» была продана за месяц в Московском Доме книги (а это более 40 магазинов) в количестве нескольких экземпляров. Вот вам и «бестселлер».

Премии у нас, как правило, присуждаются в основном не за художественность, а за верность определенному литературно-политическому направлению, точнее – тусовке. Причем касается это как писателей-либералов, так и писателей-патриотов. Хрен редьки не слаще. Кстати, чем слабее писатель, тем больше у него шансов сделаться лауреатом. Сильный писатель, оснастившись премиями, может стать неуправляемым и покинуть команду. Опасно! И пока идут все эти окололитературные игры, читатель под видом премиальных сочинений получает такое, что говорит: «Да ну ее на фиг эту «качественную» литературу, я лучше еще одну Донцову прочту!».

Конечно, есть хорошая, даже отличная художественная литература, но ее отсекают от читателя любыми способами. Я в этом году сопредседательствовал в жюри «Большой книги» и был вынужден прочитать все 13 книг, попавших в «шорт-лист». Некоторые – откровенная графомания: например, Борис Евсеев или Вадим Ермолинец. Другие так себе или не доведены до ума. Например, «Каменный мост» Александра Терехова. Есть замах, есть вербальная мощь. Но это, грубо говоря, черновик, над которым еще работать и работать, а потом надо бы отдать в руки хорошему редактору. Были в этом списке и хорошие книги, но они, как ни странно, не получили ничего. Например, биографическая проза Аллы Марченко «Ахматова: жизнь». Главный приз получил Юзефович за бесцветный, как пещерный таракан, роман «Журавли и карлики». Когда я по долгу сопредседателя вручал ему диплом, мне было стыдно.

Настоящий писатель всегда старается рассказать о том, что его волнует, а потом выясняется: то же самое волнует и все общество. Сейчас у нас возникла парадоксальная ситуация: сформировалась целая когорта увешанных премиями и грантами писателей, которые пишут о том, что обществу неинтересно. Это какая-то мутная литература для своих, замешанная на явном или подспудном неприятии традиционной России, ее прошлого и настоящего. После таких книг не только в «этой стране», вообще жить не хочется. Ну, а без обязательной чернухи про то, как при советской власти коммунисты беспартийных младенцев ели, теперь в очередь за литературной премией и вставать-то неловко…

АиФ, 2010 г.

«Литературная газета» за 180 лет своего существования повидала всякое, поведала читателям о многом и активно поучаствовала в сложной, противоречивой, драматической истории нашей страны. Задуманная Пушкиным как рупор «свободного консерватизма», она служила потом разным партиям, идеологиям, но прежде всего, конечно, – Отечеству и литературе. Первый главный редактор барон Дельвиг умер, не пережив нагоняя графа Бенкендорфа, в сердцах пообещавшего за неправильную публикацию сослать автора «Соловья» в Сибирь. Жизнь многих последующих редакторов оказалась не слаще и протекала в непрерывной борьбе с царской цензурой за право сказать читателю то, чего нельзя. Собственно, в этом передовая часть пишущего сословия империи и видела свою коренную задачу.

Десятилетия спустя Сергей Динамов, возглавив возобновленную по настоянию Горького «Литературную газету», стремился сделать ее восприемницей лучших дореволюционных традиций, объединяющим центром литературного процесса, раздираемого враждой группировок, жаждавших потесней прижаться к власти. В известной степени литературовед Динамов пытался в советских условиях по возможности вернуться к принципам «свободного консерватизма». Закончил он, как и большинство литераторов, оказавшихся волей партии на руководящих постах, в ГУЛАГе. Это понятно: Ежов – не Бенкендорф.

А вот Александр Чаковский, руководивший газетой 26 лет, умудрился превратить ее (конечно, не без поддержки Политбюро) в ледокол допустимого либерализма, пристань адаптированного почвенничества, светоч советской журналистики, мировой, как говорится, бренд. «ЛГ» стала первым советским иллюстрированным еженедельником с миллионными тиражами, ее до сих пор знают и помнят во всем просвещенном мире. О сложнейших, гроссмейстерских партиях, которые Чак, попыхивая сигарой, вел с Главлитом, чтобы опубликовать то, чего нельзя, впору сочинять исторические детективы.

Кто же мог предположить, что в 90-е, объявив либерализм, столь желанный в советские годы, «единственно правильной линией», литгазетчики оттолкнут от себя множество, если не большинство читателей? Впрочем, и это понятно: всякая моноидеология – не важно, либеральная, коммунистическая, националистическая, – одинаково губительна для свободы слова и нравственно-интеллектуального развития социума. Лишь возвращение к пушкинской идее «свободного консерватизма» помогло нам вернуть многих утраченных читателей и завоевать новых. Однако сегодня наша газета в частности и вся российская журналистика в целом очутились в новой, небывалой для отечественной традиции ситуации. Я бы назвал ее «кухонной глобализацией».

Поколения пишущих людей России всегда воспитывались на вере в то, что правдивое слово, прорвав препоны цензуры, оказывает прямое и могучее воздействие на общество и власть, во многом определяя ее действия. Так было при царях и при генсеках. Сегодня же наше информационное пространство, скорее, напоминает увеличенную до грандиозных размеров (седьмая часть суши!) позднесоветскую кухню, где можно говорить о чем угодно, обличать, доказывать, призывать – результат минимальный. Читатель стал недоверчив, насмотревшись, как в 90-е журналисты корыстно обслуживали «прихватизаторов» и «реформаторов», которым лучше бы работать взрывотехниками. А власть? Она-то как раз оказалась теперь в очень удобном положении: благодаря недоверию общества к слову власть из сотен «гласов вопиющих» может на свое усмотрение реагировать лишь на тот «глас», который нужен именно ей, именно сегодня по соображениям текущей политики, а не исторической ответственности. Это, на мой взгляд, опасно и для журналистики как профессии, и для общества, и – в перспективе – для самой власти, теряющей в лице прессы чуткий сейсмограф подспудных социальных движений. Как быть? Что делать?

Пушкин бы подсказал…

«Литературная газета», январь 2010 г.

Умер Вадим Витальевич Сикорский. На 91-м году жизни. Один из могикан некогда многочисленного и могучего племени советских поэтов, точнее поэтов советской эпохи. Он дебютировал с книгой «Лирика» в 1958 году уже зрелым человеком, а по меркам нынешних скороспелых дебютов – и вовсе «стариком». Его стихи были лаконичны, афористичны, сдержанны, почти лишены примет неизбежной тогда политической лояльности, что выгодно отличало их от многословия эстрадной поэзии, изнывавшей от этой самой лояльности.