Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2. - Джеймс Клавелл

– Господи, до чего же хорошая штука, – заметил Мак-Айвер; холодное как лед вино очистило рот и горло, унеся с собой образовавшийся за день неприятный налет. – Только Джен не говори, что мы сюда заезжали.

– Это и ни к чему, Мак. Она и так узнает.

Мак-Айвер кивнул.

– Ты прав, ладно. Мне удалось заказать здесь на вечер столик для ужина, и это влетело мне в изрядную копеечку, но оно того стоит. Раньше в это время здесь столиков не ставили, обслуживали только стоя… – Он обернулся на взрыв смеха, раздавшийся из дальнего угла, где сидели какие-то французы. – В первый момент мне показалось, что это Жан-Люк. Такое чувство, что целые годы прошли с тех пор, как мы собрались здесь на его предрождественский вечер… Интересно, соберемся ли мы когда-нибудь еще на такой же.

– Конечно соберетесь, – сказал Гаваллан, чтобы приободрить его, озабоченный тем, что огонь, всегда горевший в сердце его старого друга, словно угасает. – Не давай этому мулле испортить тебе настроение.

– У меня от него мурашки по коже… как и от Армстронга, если уж на то пошло. И от Талбота. Но ты прав, Энди, я не должен позволять всему этому меня расстраивать. Сегодня мы в лучшей форме, чем были два дня назад… – Новый взрыв смеха отвлек его, и он начал вспоминать все те замечательные вечера, которые провел здесь с Дженни, и Петтикином, и Локартом – сейчас о нем думать не буду, – и со всеми остальными пилотами и их многочисленными друзьями, британцами, американцами, иранцами. Никого не осталось, большинства из них уже не осталось. Раньше ведь как бывало: «Джен, давай-ка сходим во Французский клуб, там сегодня днем финал теннисного турнира…», или: «Валик сегодня вечером с восьми часов устраивает коктейль в Иранском офицерском клубе…», или: «Сегодня матч по поло, матч по бейсболу, вечер с купаньем, вечер с катанием на лыжах…», или: «Извини, в этот уик-энд мы приглашены на посольский прием на Каспии…», или: «Я бы с удовольствием, но Джен не может, она поехала в Исфахан посмотреть ковры для дома…»

– Раньше у нас здесь было столько всего, Энди, светская жизнь тут была лучшая на свете, и думать нечего, – сказал он. – Теперь нам трудно даже просто поддерживать связь со своими базами.

Гаваллан кивнул.

– Мак, – мягко сказал он, – прямой ответ на прямой вопрос. Ты хочешь уехать из Ирана и чтобы кто-то другой встал на твое место?

Мак-Айвер непонимающе уставился на него.

– Боже всемогущий, откуда у тебя такие мысли? Нет, абсолютно нет! Ты хочешь сказать, ты подумал, раз я слегка расстроился, так… Боже милостивый, нет, – произнес он, но его сознание, будто пробудившись от толчка, задало ему тот же самый вопрос, о котором он всего несколько дней назад и помыслить не мог: а не теряешь ли ты действительно все это: свою волю, хватку, свою потребность идти дальше – не пришло ли время уйти? Не знаю, подумал он, с ноющей болью ощутив холод правды, однако лицо его улыбалось. – Все в порядке, Энди. Нет ничего такого, с чем бы мы не справились.

– Хорошо. Извини, я надеюсь, ты не в обиде за этот вопрос. Я думаю, то, что сказал мулла, меня приободрило – за исключением того, когда он заговорил о «наших иранских вертолетах».

– На самом деле, Валик и партнеры вели себя так, будто наши вертолеты принадлежат им с момента подписания контракта.

– Слава богу, контракт британский, и обязательность его исполнения регулируется британским законодательством. – Гаваллан посмотрел поверх плеча Мак-Айвера, и глаза его чуть заметно расширились. Девушке, входившей в зал, было лет двадцать восемь: черные волосы, темные глаза, поразительно красивые лицо и фигура.

Мак-Айвер проследил за его взглядом, оживился, встал.

– Привет, Сайада, – сказал он, подзывая ее. – Позволь представить тебе Эндрю Гаваллана? Энди, это Сайада Бертолен, подруга Жан-Люка. Ты к нам присоединишься?

– Спасибо, Мак, но извини, не могу, я как раз собиралась сыграть партию в сквош с подругой. Ты хорошо выглядишь. Рада познакомиться с вами, мистер Гаваллан. – Она протянула руку, и Гаваллан пожал ее. – Простите, мне нужно бежать, передай Дженни мою любовь.

Они снова сели.

– Официант, пожалуйста, еще раз то же самое, – заказал Гаваллан. – Мак, между нами говоря, эта птичка заставила меня почувствовать настоящую слабость во всем теле!

Мак-Айвер расхохотался.

– Обычно эффект бывает прямо противоположным! Она, без сомнения, очень популярна, работает в кувейтском посольстве, сама – ливанка, и Жан-Люк от нее совершенно без ума.

– Черт подери, я его не виню… – Улыбка Гаваллана растаяла: в дальнюю дверь в зал вошел Роберт Армстронг; его сопровождал высокий иранец с волевым лицом лет пятидесяти с небольшим. Армстронг заметил Гаваллана, коротко кивнул, потом вернулся к разговору со своим спутником, вышел с ним из зала и поднялся по лестнице туда, где располагались другие залы и комнаты. – Интересно, какого дьявола этот человек со… – Гаваллан замолчал: воспоминания вдруг нахлынули потоком. – Роберт Армстронг, старший суперинтендант Департамента уголовного розыска Кулуна, вот кто он такой… вернее, кто он был такой!

– Департамента уголовного розыска? Ты уверен?

– Да. Департамент или Специальная служба[44]… погоди минутку… он… да, верно, он был другом Иэна, если разобраться, там-то я с ним и познакомился, в Большом доме на Пике, а не на скачках вовсе, хотя я его и там мог видеть с Иэном. Если память мне не изменяет, это было как раз в тот вечер, когда Квиллан Горнт явился туда очень незваным гостем… точно уже не помню, но, думаю, это была годовщина свадьбы Иэна и Пенелопы, как раз перед тем, как я уехал из Гонконга… Господи, это было почти шестнадцать лет назад; неудивительно, что я не мог его вспомнить.

– У меня было такое чувство, что он вспомнил тебя сразу же, как только мы встретились вчера в аэропорту.

– У меня тоже. – Они допили вино и ушли, оба ощущая странное беспокойство.

Тегеранский университет. 19.32. Митинг левых, собравший на прямоугольном дворе перед университетом больше тысячи студентов, проходил шумно и был сопряжен с немалой опасностью: слишком много фракций, слишком много фанатиков и слишком многие из них при оружии. Вечер был сырым и холодным; ночная тьма еще не опустилась, хотя в сумерках в студенческой массе уже зажглись несколько фонарей и факелов.

Ракоци стоял в толпе в задних рядах, полностью слившись с нею. Он был одет во что попало, как и остальные, и выглядел так же, как они, хотя теперь его легенда изменилась, и он перестал быть Смитом или Федором Ракоци, русским мусульманином, сторонником исламского марксизма; здесь, в Тегеране, он превратился в Дмитрия Язернова, советского представителя Центрального комитета Туде – должность, которую он время от времени занимал последние несколько лет. Он стоял в углу прямоугольника вместе с пятью студенческими вожаками из Туде, прикрытый стеной от пронизывающего ветра; его автомат висел у него на плече, взведенный и готовый к бою, и он ждал, когда раздастся первый выстрел.